. А Нури могла внести в любой, даже самый устоявшийся и стабильный мир такую порцию адреналина, что хватило бы на целую армию покорителей вселенной. Оба ринулись, окунулись с головой друг в друга и плавали вольготно в этом океане, невзирая на шторма и разнонаправленные течения. Часто по своим индивидуальным лоциям
52, но больше всё-таки вместе, в единой неразрывной связке. Случались и бунты на корабле.
Богатов от природы никогда не был воином. Весёлый, лёгкий на подъём, даже взбалмошный, взрывной на всякого рода авантюры он всё же старался обходить стороной конфликты, а если не удавалось, то предпочитал разрешать их словом. Приходилось и драться, но для этого его нужно было всерьёз вывести из себя, разбудить в нём зверя. Тогда он изменялся до неузнаваемости. Весёлый блеск его небесно-голубых глаз вдруг исчезал куда-то, гинул к чёрту в тартарары, а бездонную глубину взгляда наполнял бешеный, исступлённый, поистине дьявольский огонь. Страшно, жутко становилось тому, кто попадал под действие этого взгляда. Казалось, сам сатана выползал тогда из своей адской норы и, завладев всецело послушной, готовой на всё человеческой оболочкой, играл свою зловещую корриду, в которой бык и тореадор сплавлялись вдруг в одно – в алчущий крови сгусток злобы и мщения. Но и светлое аскольдовское Я не покидало его насовсем. Оно боролось, сдерживало необузданную адскую похоть, билось до кровянки с распоясавшимся лихом, отчего бушевавшая в Аскольде буря казалась ещё более неистовой, более яростной. Слава Богу, подобное случалось с Богатовым редко. Мало кому пришлось стать свидетелем такого его состояния. Иных уж нет, а те далече. Но Нюре «посчастливилось» столкнуться с ним непосредственно.
Праздновали день рождения Нурсины. То самое, когда в их гнёздышке, в их жизни поселился вдруг пепельно-дымчатой масти пушистый Конеська. В тот день собралось много гостей – поэты, писатели, художники, все со своими музами, кто в обличии девичьем, кто в сердечной памяти, а кто в сублимированном53 образе. Был стол, были закуски, были горячие, пышущие жаром яства – всё из диковинных кладовых обширной аскольдовской фантазии, имеющей навык не только в литературе, как оказалось. Были и напитки, как освежающие пылкий дух творческих сердец, так и горячительные, что в студёный январский вечер оказалось совсем не лишним. Ели, пили, произносили тосты, читали стихи, пели песни, философствовали о смысле жизни, об искусстве, о значении его для человека, о месте его (человека) в этом мире,… о любви… и, конечно же, о женщине, как о причине и цели любви…
