Аскольд потоптался растерянно на месте и отправился в душ умываться… Подальше от удручающего состояния обречённости неподсудного. Он не торопился сейчас, не спешил избавиться от гнетущего ощущения варварски взорванного сна, наскоро почистив зубы и омыв лицо свежей, бодрящей влагой, как привык уж за последние годы. Сейчас ему некуда было спешить. Напротив, он желал, чтоб время остановилось вовсе, прервало стремительный и неудержимый бег, оставило бы его на грани, на том самом рубеже, пред которым ещё есть надежда. Ему хотелось замереть в простодушном, доверчивом чаянии: «… если возможно, да минует меня чаша сия…», и никогда не вступать в неизбежное, не оставляющее выбора: «… впрочем, не как я хочу, но как Ты».44
Богатов разделся, сняв с себя всё, донага. Он невольно приобщался сейчас к образу первого человека, не знающего греха, не ведающего даже того, что наг. Будто такого приобщения, избавления от пропахшей мирской пылью одёжки было достаточно, чтобы оказаться вдруг чистым, непорочным, готовым предстать предостерегающему: «В чем застану, в том и сужу».45 Но первые люди действительно были наги, потому что чисты, невинны даже в помыслах, а нынешние, обнажаясь, часто лишь пачкаются.
Аскольд включил воду и встал под душ. Тот обжёг уставшее тело ледяной влагой, окатил с головы до ног будоражащей, неуёмной жаждой жизни, переключая сознание с обречённости на неподсудность.
«Жалко Нюру. Столько лет она отдала мне… Да что там лет…, жизнь отдала. Живёшь вот так…, идёшь по головам, примерзая ступнями к остывшим телам…, отрываешь холодеющие пятки с болью и кровью, с кусками омертвевшей кожи на них…, несёшь с собой по жизни как зарубку, как предостережение, по ходу прививаясь либо сочувствием к чужой боли, либо привычкой, дежурным уколом новокаина в сердце. Идёшь… и не можешь остановиться. Ну, почему я? Зачем оно мне? Отчего запечатлено на лбу моём клеймом и висит как проклятие – «Прожить, врага не потревожив. Прожить, любимых погубив…»? Почему я такой?!…
Слава Богу, что я такой… Жить одним долгом, одной лишь памятью? Всегда иметь счастье, любовь, безумие первого поцелуя только в виде пыльного альбома с пожелтевшими от времени фотографиями? Ловить кайф и умиление, пересматривая их и касаясь трясущимися от невзначай навалившейся старости пальцами? Воспринимать жизнь в прошедшем времени…, довольствуясь и даже гордясь некогда ярким и значительным БЫЛО, но панически пугаясь, избегая, уклоняясь всячески от случайного проникновения в мозг и сердце ужасающей мысли НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ? Лучше похороните меня заживо, но не заставляйте жить замертво. Я честно пробовал…, пытался…, старался изо всех сил быть как все… Ну ведь, правда же, старался… У меня даже начало получаться! Я уже привыкал и даже начал отращивать животик… вместо крыльев… Разве я виноват, что … воскрес?! И разве это честно, воскресив, вернув мне крылья, не давать взлететь? Я хочу и буду летать, чего бы это ни стоило! И пусть меня называют сказочником, фантазёром, безумным романтиком, водящим по реальному миру армию красивых, но пустых бредней… Пусть. Но я всего лишь послушный раб Красоты и Любви, предпочитающий власть их над собой превыше любой другой власти. Простите меня все, кого я больно задел жадным взмахом новеньких крыльев… Они же есть у меня, не нести же их снова в ломбард. Простите, я не могу иначе… не умею просто».
