Он долго и тщательно осматривал, ощупывал пытливым вниманием обстановку, ища, быть может, в ней что-то знакомое, успевшее запечатлеться в его крохотной памяти. Останавливался возле холстов, выставленных вдоль стены, осторожно трогал их лапкой как некие диковины, принюхивался к странному, щекочущему чуткое обоняние запаху краски и шёл дальше, пока не поравнялся с огромной кроватью. «Здоровско…, – мяукнул тихонько котейка, забравшись цепкими коготочками на человеческое ложе и удобно устраиваясь в мягких складках одеяла. – Тут можно жить. Ладно…, остаюсь», – и умиротворённо замурлыкал.
Вскоре пришла Нури. Едва сбросив с себя верхнюю одежду и войдя в спальню, она увидела посреди комнаты маленький пушистый комочек дымчатой масти настолько милый и обаятельный, что Нурсина даже раскрыла рот от неожиданности.
– Привет, – пропищал комочек и, стараясь быть неотразимым, высоко поднимая передние лапки, прогарцевал навстречу новой хозяйке. – Смотри, какой я замечательный! Я теперь тут живу, и ты должна меня любить. Смотри, как я вышагиваю по паркету…, а ещё я умею вот так, бочком…, и прыгать тоже…, только падаю иногда…
Аскольд стоял в дверях за спиной Нюры и с неподдельным интересом наблюдал за сценой знакомства двух существ, удивительно похожих друг на друга какой-то детской непосредственностью, мягкостью и неутолимым желанием быть в самом центре, вокруг которого вращается, кружится мир. И нет в этом мире ничего главнее, ничего определённее и значимее чем эти двое. Каждый сам по себе и оба вместе, пусть непохожие, разные, но настолько близкие, что невозможно понять, представить себе, как эти два существа до сих пор обходились дружка без дружки.
– Конеська… Ой! Не может быть! Откуда это…?! Конеська, это ты?! – запела с неподдельным восхищением Нури, бросилась к живому комочку, упала перед ним на колени, бережно и нежно взяла в горячие руки и, расцеловав, прижала к неистово бьющемуся сердцу.
Отныне их никто не сможет разлучить. Они сошлись сразу и безоговорочно, будто один был рождён именно для того, чтобы оказаться в объятиях другого. И он оказался. А другой принял, будто эти объятия только для того и были созданы, чтобы принять… и не отпустить. Бог не дал Нури детей, и каждое малое, беззащитное живое существо, особенно такое очаровательное, непосредственное, бесхитростное воспринималось ею как своё собственное, Богом данное.
– Конеська! – заявил Богатов утвердительно. – Я загадал, подобно Андрею Болконскому, что если ты примешь его безоговорочно, как своё, то первое слово, произнесённое тобой, будет его именем. Решено! Отныне, братец, ты Конеська!
