Сотворение мира за счет ограничения пространства, занимаемого Богом | страница 19
Как описать наслаждение, испытываемое мужчиной, чей палец находится в заднепроходном отверстии женщины? Это без преувеличения нечто божественное. Задний проход — самое потрясающее место в мире. Самый, так сказать, иерусалимский Иерусалим. Проще говоря — Америка. Палец, вставленный в зад женщины, как бы приоткрывает в нашем мозгу маленькую дверцу, за которой простирается бесконечный бушующий океан.
В то время как мужчина приближается к пику своей страсти, палец, проникший в заднепроходное отверстие, продвигается еще на один сантиметр и доходит до самого конца узкого туннеля, за которым начинается глубокая пропасть, расположенная в широкой части прямой кишки. Раньше мы гуляли по романтическим лужайкам любви и страсти, расположенным на поверхности кожи возлюбленной. И вдруг — кромешная тьма. Палец попадает на новую, совершенно незнакомую территорию, в самую чащу темного леса, в зону человеческих внутренностей, в царство клинической медицины. Это все равно как выйти из ярко освещенного бального зала и оказаться в грязном, шумном машинном отделении, где много масла, копоти, газа и ветоши.
Переход из одного мира в другой совершается в мгновение ока. Граница толщиной в волос отделяет наш дом от джунглей. Эта невидимая и не обозначенная на картах граница подобна границе воздушной. Словно тонкая пленка, расположенная в заднем проходе, отделяет мир романтики от мира анатомии, бальный зал от машинного отделения. Кто знает, где в точности проходит эта граница? Где кончается кожа и начинаются внутренности? Где кончаются радость и музыка и начинаются тьма и ужас, отчужденность и отвращение? На этой границе нет ни забора, ни предупредительных знаков. И вооруженного охранника тоже нет. Так что некому сказать: «Стой! Прохода нет. Нарушителю границы — смерть!»
1981
Из цикла «Вопросы на тему смерти и ответы на них»
Как и всем нам, могильщику приходится видеть на своем веку много всякой всячины. С того момента, как утром он, подобно слуге, отворяющему дверь, безо всякой радости открывает глаза, и до того момента, как ночью он их с горечью закрывает, в тот длинный и утомительный промежуток времени, пока глаза могильщика открыты, в его мозг бурным потоком вливаются извне мутные картины, которые всю ночь давили на его закрытые веки и пытались пробраться сквозь них к нему в голову. (Правда, и когда глаза могильщика закрыты, в своих снах и фантазиях он тоже видит различные картины, однако это не картины свежих впечатлений, только что пришедших извне, а картины, коим удалось проникнуть в мозг уже давно, и теперь им там тепло и уютно, так что от радости они весело пляшут и беззаботно скачут во всех закоулках мозга могильщика, не давая ему ни на минуту отключиться и ни о чем не думать.)