Далеко за полночь. Приближается время таможенного контроля, и мы вынуждены вернуться в свои купе. Томик стихов теперь мой, а его милая хозяйка обещает вернуться утром…
…Утром я нахожу соседнее купе пустым… Проходящий мимо проводник, заметив моё недоумение, спешит учтиво разъяснить сложившуюся ситуацию:
– А зийшли вони пид ранок, вси зийшли, и дивчинка ваша з ними. Я те увечери подумав, що знайома це ваша, що давно ви её знаете – вже крепко за руки ви её… Ех, хороша дивчина! Имя еле прочитав в её документах. Сложное имя – Елеонора. Мени здаеться, не можна такими именами називати, не по-людськи якось, чудно…
…Да, лет десять с тех пор прошло. Запомнилась мне та поездка, запомнилась. Я тогда весь отпуск места себе не находил. Часами отрешённо бродил по заснеженному пляжу, возвращался в гостиницу и, лёжа на диване, отчаянно хлестал коньяк и читал Верхарна. Я тогда сильно заблудился сам в себе. Я будто бы заболел сердцем. Потом почти умер, утратил желание существовать. Вернулся я в Москву обессиленным, слабым, равнодушным ко всему человеком, дав себе клятву никогда более не бывать в Одессе…
…Ну вот, с ужином я очень даже удачно справился. С воспоминаниями, кажется, тоже. Надо отметить, что ужин был потрясающе вкусным! В этом ресторанчике всегда была особенная, можно сказать, домашняя кухня.
Уже глубокая ночь, отдыхающие вяло покидают побережье и растворяются в старых уснувших улицах, освещенных редкими ленивыми фонарями. В городе совсем не слышно моря, и великих размеров каштаны и акации изо всех сил стараются исправить данную несправедливость при каждом, даже несущественном движении ветра. Их пышная, густая листва шелестит незабываемо смело, некой тревожной печалью и напряжением, звуком, подражающим дыханию вечности.
Кажется, и мне следует теперь оставить море и вернуться в отель. А по дороге обязательно помечтать о завтрашнем дне, о пеших прогулках по любимым местам Одессы. Завтра меня ждёт и Дерибасовская, и Греческая, и Ришельевская, и бесподобная архитектура оперного театра, и ступени Потёмкинской лестницы и… солнце, много-много щедрого южного солнца!..
А вот и мой, добрейшей души, официант: – Дорогой мой, а принесите-ка мне бокальчик бордо! Пожалуй, посижу у вас ещё немного…
В ту весну Аркадий случайно поймал себя на мысли, что исполнилось уже двадцать пять лет, как служит он в сельской школе учителем литературы… Из семьи городских интеллигентов, окончив университет, попал он по распределению, учить детишек в места далёкие, да так там и прирос. Много денёчков с тех пор утекло, а вот как был Аркадий сам по себе – одинок, нелюдим, скромен – таким и остался. Семьёй не получилось обзавестись, хозяйства не держал. Живущие по соседству селяне понятия не имели про уклад жизни его – в гости к себе он не звал, и кроме почтальона никто дальше калитки к нему не ходил. Исключением был разве что дед Василий, добрый десяток лет тому схоронивший свою жену и на этой благоприятной почве редко просыхающий. Именно после первого гранёного влекло деда на прекрасное – о культуре поговорить, об искусстве, о науке, международное положение обсудить. Вследствие этого непреодолимо тянуло его к школьному двору, чтобы выловить закончившего уроки Аркадия и сопроводить его до дома, наслаждаясь беседой с «умным человеком – единственным, с кем в селе можно общаться»…
