Он сам пошел и привел дежурного.
– У арестованного есть заявление, – сказал он.
Я повторил то, что он мне подсказал: мол, у меня в квартире топится печка, в квартире никого нет, и может возникнуть пожар.
– Я не располагаю людьми – гонять по таким пустякам, – сказал дежурный.
– А ведь обязаны, – сказал мой милиционер.
– Обязаны, верно, – сказал дежурный.
– Давайте я схожу с арестованным.
– Далеко?
Я назвал адрес.
– Ну, идите.
– А ну, давай, пошли, – строго и даже грубо приказал мне мой конвоир.
На улице я его спросил:
– А почему вы пошли не один, а со мной?
– Потому, что существует конституция. Неприкосновенность жилища. Без вас войти в вашу квартиру никто не может.
Я сказал ему, что он не похож на милиционера.
Оказалось, что он носит милицейскую форму всего третий день. Он – бывший офицер из запасных. И бывший учитель географии. Его, как и многих других офицеров, отозвали с фронта – для пополнения кадров ленинградской милиции.
Я шел медленно. Он останавливался, ждал. На углу улиц Маяковского и Некрасова остановился уже сам и сказал:
– Идите.
– Куда?
– Куда хотите.
– Позвольте! А как же вы?
– Ничего. Как-нибудь. Отверчусь.
Вообще-то мне следовало стать перед этим человеком на колени. Но я только крепко-крепко сжал его руку.
Человек спас мне жизнь. А я даже имени его не знаю. Не знаю, кого поминать в своих молитвах. Так и молился и молюсь до сих пор:
– Спаси и сохрани того, кто помог мне бежать…»
* * *
Конечно, домой я тогда не пошел, я пошел на улицу Декабристов к маме и Ляле. По дороге заходил в Никольский собор.
У Ляли, как я уже писал, я провел два или три дня. На четвертый утром пошел – не знаю, не помню почему, на улицу Восстания. И там, на пороге своей комнаты, свалился. Через пять-шесть дней попал в госпиталь на Каменном острове. А месяца три спустя уже сидел в кабинете Маршака, в Москве, на улице Чкалова, и рассказывал Самуилу Яковлевичу обо всем, что вытворяли со мной в Ленинграде. Маршак негодовал, настаивал, чтобы я возбудил уголовное дело против квартального Титова.
Я мялся, говорил: подумаю, попробую, но мои христианские убеждения отвратили меня от этого поступка… Хотя нет, если говорить честно, не только убеждения христианина, не только нежелание мстить, отвечать ударом на удар остановили меня в этом случае. У меня не было и не могло быть уверенности, что мои жалобы, заявления, протесты к чему-нибудь приведут. Ведь реабилитировали меня не потому, что «восторжествовала истина», а потому, что вмешались сильные мира сего – Маршак, Фадеев и прежде всего писатель Л. Шейнин, тогдашний следователь по особо важным делам, впоследствии сам пострадавший от меча пролетарской диктатуры…
