— Я понимаю. Но мне кажется, что она не только в одиночестве, но и с одним-то ни с кем не уживется. Она привыкла к переменам, к разнообразию. — Пышная дама усмехнулась. Седая Галочка пожала плечами.
— Может быть, — ответила она. — Но не будем осуждать ближнего.
Оле было удивительно слышать то, о чем, не стесняясь ее присутствия, говорили эти женщины. Почему у них считается, что в одиночестве жить нельзя, что непременно хоть пьяницу, хоть хулигана, да надо кого-то иметь рядом с собой? Для чего? Неужели без непременного замужества у тебя не будет друзей, товарищей, хороших знакомых? Неужели когда они есть, то все равно тебе их мало и все равно надо иметь еще «основного», как они называют? Конечно, у нее, у Оли, тоже будет, наверно, муж, преданный друг и товарищ, но совсем не потому, что она во что бы то ни стало должна избавиться от одиночества, а потому, что она его полюбит, и потому, что он полюбит ее. Это будет человек большой души, высоких стремлений, благородный, умный…
— Да-а… — услышала она вдруг голос седой дамы. — А кто спрашивает? Кто-кто? Вы откуда? Ах… сию… так!.. — Выражение ее лица изменилось, изменился тон разговора и даже сам голос. — Так-так!.. Сейчас, одну минуточку. Соединяю.
Она быстро ушла за кожаную дверь, вернулась, перевела переключатель телефона, подергала щепотью за белую блузку на груди, как бы давая груди остыть, и сказала своей собеседнице вполголоса:
— Из обкома. Заведующий отделом науки.
Из директорского кабинета вскоре вышел Павел Петрович.
— Оленька! — воскликнул он испуганно. — Ты здесь? Почему не уехала домой?
Оля молча взяла его под руку, они спустились в первый этаж, вошли в кабинет Павла Петровича. Павел Петрович позвонил шоферу, чтобы подъезжал. Он все время сокрушался, как же так получилось, что Оля еще на заводе.
— Оленька, — сказал он, когда они уже ехали по длинному пустому проспекту, — мне придется завернуть в областной комитет. Я там останусь, зачем-то вызывают, а тебя Иван Николаевич отвезет домой.
— Нет, папа! — запротестовала Оля. — Я тебя подожду.
В большой комнате бюро пропусков за поздним часом было тихо и пусто. Отец подал партбилет в одно из окошечек и ждал, пока выпишут пропуск; ждала и Оля. Над окошком, на стене тикали круглые часы, такие же, как в приемной директора завода.
Потом Оля проводила Павла Петровича до вращающейся двери и осталась возле подъезда одна. Вился, щелкая над старинным зданием, алый флаг, освещенный прожектором, метались черные деревья в снежной февральской пыли, ветер бил по ногам и рвал с головы вязаную шапочку. Оля стояла меж массивных колонн, и перед нею из метели вставала картина далеких-далеких дней, когда в этом здании, так же как в Смольном в Петрограде, находился революционный штаб всего края, когда тут тоже были костры, пулеметы, люди… тоже ветер, ветер великой революции, долетевший до Лады с Невы.
