— А у нас примета. Если вот на столе, допустим, у директора лампа горит, значит он у себя один… ну или еще кто, двое-трое. А если люстра зажжена, точно: заседают. Сейчас по двору иду, вижу — люстра.
— А туда пройти можно?
— Чего же не пройти? До конца коридора, потом на второй этаж по лестнице, а там сами увидите — кожаная дверь. Только зря вы к нему сегодня, к товарищу Колосову. Беда у него большая.
— Я знаю, — ответила Оля, быстро вставая со скамейки. — Спасибо вам.
Она поднялась на второй этаж, нашла кожаную дверь. Но за этой дверью была еще одна дверь, и тоже кожаная; ее охраняла строгая седая дама в пенсне.
— Да-а… — говорила она в телефон тягучим голосом. — А кто спрашивает? Вы откуда? Его нет, товарищ… Неизвестно. — Она положила трубку и взглянула на стоявшую у дверей Олю.
— Я ищу Павла Петровича Колосова, — поспешила объяснить Оля. — Мне сказали, что он…
— Вам правильно сказали, — перебила седая дама, — он действительно здесь, у директора. Но рабочий день окончен, приема нет. Кто вам так поздно выдал пропуск?
— Мне его выдали утром. Если можно, я подожду Павла Петровича у вас?
— Пожалуйста.
Оля села. Седая дама читала толстую книжку, выдвинув ее вместе с ящиком стола. По временам звонили телефоны, седая дама слово в слово повторяла всю эту формулу: «Да-а… А кто спрашивает? Вы откуда? Его нет, товарищ… Неизвестно», — и опускала трубку.
Круглые часы на стене показывали десятый, когда в приемную вошла молодящаяся женщина лет сорока пяти; волосы огненные, на шее такого же цвета лиса; на ногах белые резиновые боты; пышная, бодрая.
— Я закончила, Галочка! — воскликнула она. — Перепечатала все. Будь здорова.
Но вместо того чтобы, сказав слова прощания, уйти, она уселась на стул возле седой Галочки, раскрыла свою громадную пятнистую сумку из шкуры нерпы и принялась перед зеркальцем красить губы, потом загибать ресницы.
— Новость! — говорила она при этом. — Мне только что сейчас рассказали. У Ларочки ушел муж!
— Да что ты! — Седая дама задвинула ящик с книгой.
— Третий! Это же катастрофа. Впрочем, Ларочка должна бы радоваться. Он был пьяница и слюнтяй…
— Все-таки был, все-таки мужчина.
Они помолчали, обдумывая событие. Пришедшая сказала:
— Не понимаю, почему у нее такая несчастная жизнь! Интересная женщина…
— Чего же тут непонятного? — заговорила седая дама. — Основного жениха — ждала, ждала — убили на войне. После войны ей уже было двадцать шесть. Особенно-то не поразбираешься. Вышла за майора-инвалида. Он ее бил. Не выдержала. Потом вот тот молодой человек без определенных занятий. Естественно, что тридцатилетняя Ларочка не могла его устроить надолго. Наконец, четвертый… Не может же человек жить в одиночестве, сама пойми.
