– Вот здесь, справа и слева, в каждой вазе я спрятала по дюжине серебряных столовых ложек. Вы теперь знаете.
– Почему ложки, Люшика?! – удивился Ботя.
– Михаил Александрович – ученый историк. Я у него спросила, чтобы свое проверить. Он мне подтвердил: пока хоть что-то общественное сохраняется, во всех временах и странах на серебряную ложку можно выменять буханку хлеба. А буханка – это еда, жизнь.
– Золото и камни дороже, и места меньше занимают, – заметила Атя.
– За них в лихие времена убивают, или просто отберут, – возразила Люша. – Уж это-то мне лучше других известно.
* * *
В холодном подполе в ряд выстроились бочонки с соленьями, в угловом огороженном досками отсеке на речном песке была насыпана картошка, у стены стояли корзины с морковью.
Люша держала в руках свечу.
– Оля, Кашпарек, смотрите вот сюда. Видите этот сундучок?
– Да.
– Загляните в него.
– Тут рисунки какие-то, открытки…
– Ой, Любовь Николаевна, вот этого ангела я вам на Рождество рисовала. Кашпаречек, а вот это же ты – Капочке на именины бумажную Бабу-Ягу сделал, чтобы она как будто на метле летела, помнишь? – Оля радостно засмеялась, присела и низко склонилась над сундучком, вглядываясь и перебирая старые бумажки, рамочки, конверты и картонки. Кашпарек сверху смотрел на ее аккуратный пробор и два нежных белокурых локона на шее – по одному с каждой стороны. Его лицо казалось непроницаемым, лишь у правого глаза бешено дрожала темно-синяя жилка.
– Там есть конверт с надписью: рисунки Капитолины, 1910–1915 гг, – сказала Люша. – Он самый большой. В нем действительно лежат несколько рисунков, но все остальное – деньги. Царские, керенки, даже ленинки есть. Никто не будет искать рядом с едой, в детских рисунках. Вы знаете.
– Любовь Николаевна, да зачем же нам…
– Это если с тобой что-то случится? – спросил Кашпарек, глядя острыми внимательными глазами.
– Да. Если меня арестуют, расстреляют или я должна буду уехать.
– Дети? – спросил Кашпарек.
– Не бойся, – рассмеялась Люша. – Я не повешу их тебе на шею. Даже если тут все рухнет, тебе не придется стать начальником передвижного балагана.
Марионетка выскочила из-за пазухи юноши, заплясала на крупной розовой картошке, как на головах поверженных врагов. В колеблющемся свете свечи ее лицо казалось зловещим.
– Вихри снежные крутя,
Кто заплачет, как дитя?
Белых, красных и зеленых,
Буря гонит эшелоны.
Вьюга воет, вьюга веет,
Знать вперед не разумеет,
Уступить весне придется.
Кто из нас ее дождется?
