Василько заметил тяжелый взгляд монаха, смешался и уже торопливо договорил:
— Сон вещий видел я: будто на берегу лесного озера живет княжна. Пошел я, долго шел и вот встретил, и вы меня встретили. Больше мне нечего сказать, государь.
— Конь твой где? — отрывисто спросил Мина.
— Какой конь, государь? Я сказал: у семи князей один воин…
— Так в узорных мягких сапожках по лесам и болтался? А? Что-то, отрок, легко шел. — И закончил с угрозой: — Врать вздумал?
Бурытай вглядывался в лицо растерявшегося юноши, смотрел на Мину; услышав про сапоги, подумал: «Почему не содрали? — но тут же осекся, вспомнил о черной смерти — Ладно, что не содрали».
— Несет какую-то околесицу, глупость, — раздраженно сказал Мина.
Услышав второй раз за этот день новое для него слово, Василько с удовольствием подтвердил:
— Все так, государь.
— Ты что, издеваешься надо мной? — взревел монах.
— Напрасно гневаешься, государь, — рассудительно заметил Василько. — Наш жрец Кичи учит: за худым пойдешь, то и найдешь. Нельзя издеваться над человеком.
Еким закрыл лицо руками: «И куда парня понесло! Жрец Кичи… Испортит, все испортит».
— Блажной какой-то или очень ловкий, — пояснил Мина мурзе.
— В плети! — посоветовал мурза. — Врет! Все врет! Где лесной улус, пусть говорит.
Монах метнул быстрый, испуганный взгляд на Бурытая — неужто заставит войти в загон?
«В плети! — подумал. — Небось сам не пойдешь, и мне от чумы сдыхать не хочется». Снова посмотрел на девушку: смертные пятна четко проступали на ее теле, сама не шевельнется, глаза прикрыты.
Бурытай, видно, тоже понял, что никто не решится приблизиться к пленникам, отмеченным черной смертью. Помотал крупной головой: «Ай, Костя-князь, своих людей прячет в лесу. А зачем прячет? Хочет дани мало платить? Сдеру дань за всех вдвое. А то самого сюда посажу». Мурза ухмыльнулся от пришедшей мысли, повеселел.
— Иди к Косте-князю, — приказал Мине. — Сейчас иди. Зови!
Мине облегчение: пронесло. Хоть бы и верный пес, только мурза — не моргнет — верного пса на смерть отправит.
Уходя, монах остановился, пригрозил юноше:
— Ужо погоди, ты у меня все скажешь.
Караульные заперли калитку, даже бревном подперли.
Еким мигнул Фильке:
— Теперь они сюда ни шагу.
Филька понял его: в эту ночь быть побегу.
