— И как тебе все сидится за книгами? Третьяк Борисович говорит: ушел с утра к отцу Афонасию. А уж знаю, чем вы там с отцом Афонасием занимаетесь. Отдохнул бы…
— Не угадала, маменька, — засмеялся Константин. — Отец Афонасий о пустоши беспокоился, что за Которослыо; уговорил меня отдать монахам эту пустошь.
— Все равно отдохнул бы. Жара такая, головушка плавится. Нельзя же все время надсажать себя заботами.
Марина Олеговна никогда не понимала его, о делах он с ней старался не говорить, но она мать…
— Ничего, маменька.
Константин ласково погладил шелковистые волосы Марьюшки. Ее мать, княгиня Ксения, не баловала девочку вниманием — уже два месяца была в Ростове на богомолье, ни одной весточки о себе не прислала. А бабушка души в отроковице не чаяла — всё с внучкой. Константин, глядя на зардевшееся личико девочки, подумал: «Славная растет девчушка. Не пришлось брату порадоваться на нее».
Брату его Василию было десять лет, когда погиб отец и нужно было принять княжение над разоренной землей, Василий не по возрасту оказался разумен: слушал наставления старого боярина Третьяка Борисовича, собирал народ, рассеянный татарами, призревал вдов и сирот ратников, павших на берегах Сити. Тяжкое то было время. «Всем он суд правый правил, Богатых и сильных не боялся, нищих и убогих не гнушался».
Предстояло ехать в Орду к великому хану Батыю, чтобы получить из его рук ярлык на княжение.
Длинен, утомителен путь до Орды, горькие чувства пришлось испытать, унижаясь. Все переборол мальчик-князь и добился ханской грамоты на княжение в Ярославском уделе.
Но княжил недолго. Был во Владимире, — стольном граде, у великого князя Андрея Ярославича, брата Невского, там заболел тяжко и скончался. Александр Ярославич, который любил молодого князя, горевал, провожал гроб с телом племянника в Ярославль. «Олександра князь плакался много», — заметил летописец.
Старый боярин Третьяк Борисович ожидал Константина в горнице. Умные, глубоко запавшие глаза его были невеселы. Косой солнечный луч из узкого окна падал на сгорбленную спину. Какие думы одолевали старого боярина? Может, вспоминая ушедшие дни, видел себя воином, когда молодая кровь играла в жилах, звенел меч в отчаянных битвах с врагами, может, видел порубленного в схватке побратима своего князя Олега Святославовича Курского, кому дал обет: заботиться о его малолетней дочери Марине. Во время княжеской распри привез он тогда Марину в родовую вотчину Гвоздево, что в пятнадцати верстах от Ростова. Оберегал, холил, а потом выдал ее за ярославского князя Всеволода Константиновича. К тому времени закончилась распря, затеянная великим князем владимирским Юрием Всеволодовичем, было всеобщее примирение. Но так прикипела душа к воспитаннице, что сам пошел на службу к ярославскому князю, стал ближним боярином, первым советчиком. Здесь и состарился. Теперь вот оберегает младшенького сына Марины Олеговны — князя Константина. Разумен, ничего не скажешь, но и своенравен, вспыльчив и непоседливости великой: нет той степенности, какая у князя должна быть. Молоденек еще, сначала решит, после подумает, и то не всегда, не. любит пересматривать свои решения. Намедни засадил в поруб боярина Лазуту и держит там; пусть, дескать, опомнится, охолонет от жадности своей. А дело самое обычное: прибрал Лазута за долги деревеньку у сродственницы своей вдовы Матрены. Кто их там разберет, небось в самом деле муж Матрены остался должен боярину. Суд беспристрастный, спору нет, учинить следует, но держать боярина в порубе негоже, пересуды идут. Родовитый муж Тимофей Андреев просил за Лазуту: нехорошо, мол, позорить высоких людей, зазорно. Куда там! Князь Константин, не дослушав, отмахнулся: пусть сидит до сроку, собьет спесь. А когда срок? Послал будто тиуна чинить дознание. А когда он учинит?
