Авторы требовали, настаивали, чтобы газета публиковала все, что они приносили, иногда это были материалы огромного размера.
В общем, я была очень рада освободиться от всего этого.
Я отказалась даже от почетного директорства.
– А сейчас вы читаете «Русскую мысль»?
– Я получаю, но, как правило, смотрю лишь, простите, некрологи. Там бывают подчас хорошие статьи, но перестроиться уже не могу.
– Кто, по-вашему, наиболее талантлив в эмигрантской литературе?
– Георгий Иванов, которого я не любила, терпеть его не могла. Но он принадлежал к Серебряному веку. В следующем поколении очень талантливым был Иван Елагин. Считаю, что сегодня Бродский самый большой поэт. Я знаю, что мои слова многих обидят, но что поделаешь, я так считаю. Я предпочитаю его первые, ранние стихи, нынешние же слишком элитичны. А, кроме того, у него иногда встречается маленький недостаток – прокол вкуса. Ахматова себе такого не позволяла. Ни в едином стихотворении. В ее поистине царственной поэзии все на месте.
Считаю Бродского очень большим поэтом, но не люблю надменных поэтов. Я даже Ахматову за это не очень люблю. Когда я читала книгу Лидии Чуковской об Ахматовой, я поняла, что Анна Андреевна была надменной. При моем характере я бы разошлась с Ахматовой. Поэт не должен быть надменным. Пушкин не был надменным, он со всеми шутил, он, конечно, был обидчив, потому что у него не было денег, он всегда считал себя обиженным, маленьким… Но когда поэт уже «на месте», когда уже признан, тут он не должен свысока смотреть на мир, на людей.
– А Марина Цветаева была надменной?
– По-своему да, но она была несчастным человеком, глубоко несчастным человеком, в ее надменности сквозила какая-то самозащита, она многое выдумывала. Она могла первой написать кому-то извинительное письмо, могла унижаться, не думая об этом, просто импульсивно.
Бунин надменность играл очень сильно, он мне всегда говорил: «Зина, помните, перед собой надо всегда держать свечу»…
Из ваших поэтов очень люблю Беллу Ахмадулину, очень. Она бывала у меня в гостях. Я интересуюсь современной поэзией.
– Как вы отнеслись к тому, что Ирина Одоевцева уехала из Парижа в Советский Союз?
– Очень хорошо. Ей было очень трудно жить здесь. У нее не было славы, и она сама шутила: «Поеду в Россию за славкой». Вы знаете, я не сужу людей, всякий волен поступать так, как ему угодно. Берберову я мало знаю. Но я не люблю ее книгу «Курсив мой». Она, по-моему, местами неблагородна. Ирина Одоевцева в своих мемуарах благожелательна, у нее есть фантазия. А Берберова, я не знаю почему, но вся такая озлобленная, ощеренная. Особенно меня возмутили страницы, посвященные Ивану Алексеевичу Бунину. Там сплошное вранье. Когда я еще работала в «Русской мысли», мне принесли эту книгу. Прочитала и очень возмутилась. Я предложила Вейдле, Слониму, Адамовичу и Струве разобраться в книге и написать в газету. Но они все отказались. Они заявили, что в книге столько неточностей, что нужно потратить много времени, чтобы очистить зерно от плевел. А недавно ко мне пришли представители телевидения и сообщили, что о Бунине готовится фильм. Я предложила свои услуги с тем, чтобы защитить память Бунина от Берберовой.
