– Понятно. Ну… что бы ни придумала эта немолодая белая красотка, по крайней мере, мой Гас ею не увлечется.
Марша улыбнулась, надевая очки.
– Ну ладно, я пошла, – сказала она, поднимаясь из кресла. – Завтра увидимся.
– Погоди! Я думала… Разве мы не должны сняться все вместе? И где Джефф и Тэд? Где Ринк, черт побери?
– Пришли и ушли. Прелести «Фотошопа». Нам незачем позировать всем вместе, чтобы выглядеть как одна большая счастливая семья.
– А мы не такие?
– Такие, уж точно, – ответила Марша, подмигивая мне.
– А ты обратила внимание на работы Эрика на той стене? – спросила я. – Присмотрись на обратном пути. Потрясающие образы.
– Знаю. А самого Эрика ты видела? – пробормотала Марша, кивая в сторону мужчины могучего сложения, ростом не меньше шести футов и четырех дюймов, который разговаривал со светловолосой ассистенткой.
– Ух… Такого мы в «Гугле» не видели, – прошептала я, отмечая волнистые каштановые волосы мужчины, почти такого же цвета, как и его кожа.
Даже через весь зал было заметно, как играют мышцы его крепких, как у альпиниста, рук, когда он тщательно протирал большие линзы фотокамер.
– Он родился в Кении. Его отец был наполовину японцем, наполовину швейцарцем, служил в дипломатическом ведомстве, а его мать – что-то вроде африканской принцессы. Это был грандиозный скандал. Он вырос в Париже, – шепотом сообщила мне Марша, поглядывая на меня поверх очков. – Никогда не был женат. Занял пятое место в Олимпийских играх девяносто восьмого года. Биатлон. Это такой вид спорта, моя дорогая, когда ты несешься на лыжах с каким-нибудь долбаным ружьем. Он выступал за Швейцарию.
– Где ты все это раздобыла?
– Почти всю прошлую зиму он провел на севере Афганистана, документировал приграничные перестрелки. Те снимки на стене? Да их номинировали на Пулицеровскую премию! Он говорит на фарси. И кстати, он Лев по гороскопу.
– Могу поспорить, ему и в голову не пришло, что ты журналистка!
– Ох, боже, да будь я на двадцать лет моложе… да хоть на десять!
– Марша! Ты что, лично им заинтересовалась?
– Именно.
– Но ты же всегда говоришь, что это против наших правил!
– Да. Абсолютно против всего того, на чем мы стоим, – кивнула Марша, негромко посмеиваясь. А потом повернулась ко мне. – Знаешь, Соланж, что происходит с твоим восприятием правил приличия и пониманием пристойности, когда тебе уже больше шестидесяти?
– Нет, не знаю.
– Я тоже, да и знать не хочу. Ладно, приятного вечера. И попробуй вон те канапе. Очень вкусные.
