Бодрствовали только далматинец и Стефан. Они не смыкали глаз всю ночь. Стефан сидел у руля, неподвижным, ничего не выражающим взглядом уставившись в море. Мотор еще работал, но Стефан знал, что это последние минуты: скоро он заглохнет, лодка бесшумно скользнет по гладкой воде и станет.
Он вспомнил другое утро, мучительное и тоскливое, когда он сидел у постели умирающего брата. Вот так же раздваивались тогда чувства: он был счастлив, что брат еще жив, и со страхом ждал его пробуждения, зная, что оно будет последним. Какими бесконечными и леденящими душу были эти ночные часы! Наконец в больничную палату начал медленно просачиваться рассвет; свет лампы стал желтым, тусклым. Где-то над дальними крышами заблестело солнце, в ветвях деревьев запели птицы, во дворе забренчали эмалированными ведрами санитары. За окном начинался день, обыкновенный солнечный день, невозмутимый, как вечность! Но Стефан ничего не чувствовал, ни о чем не думал. Как и сейчас, он просто ждал. В душе оставалось только одно желание — пусть не будет ни лучше, ни хуже, только бы тянулся этот миг.
Мотор работал, лодка скользила по гладкому, спокойному морю, за кормой шумел пенистый водный след. По расчетам далматинца, мотор должен был заглохнуть еще четверть часа назад, но он, слава богу, пока работал, издавая ритмичный ровный рокот. «Протянул бы хоть минут десять! — твердил про себя Милутин. — Еще десять минут, ну, пять минут!»
Пока было темно, он ориентировался по огням маяков, которые мигали в непроглядной глубине ночи. Ему незачем было сверяться с компасом — достаточно было взглянуть на Полярную звезду. Лишь перед рассветом он с трудом разглядел маяк на Калиакре — далеко впереди и чуть влево. «Там уже не Болгария, — думал он, — там начинаются румынские воды. Там нас уже не настигнут болгарские военные катера. Если мотор протянет еще хоть немного, самое страшное, самая большая опасность останется позади».
Когда совсем рассвело, далматинец долго разглядывал горизонт на западе. Земли не было видно, и нигде вокруг ни паруса, ни дыма, — море было так пусто, будто жизнь на земле еще не начиналась. «Это хорошо, — подумал он. — Так и должно быть».
Теперь он убедился, что ночью за ними не было погони, иначе он видел бы огни, далекие вспышки прожекторов. Ночь была тиха, темна, пустынна — лишь звезды блистали на черном небе и приглушенно, ровно гудел мотор.
— Который час? — вдруг спросил Стефан.
Далматинец повернулся к нему.
