Я вся была во власти мистера Шекспира.
Лестница была крутая.
Ступени скрипели под ногами, пока мы взбирались.
Вот только этот скрип, а так здесь тишина стояла, как в могиле.
Но тут, известно, могила и была, и с рыбной вонью.
Мы взобрались на самый верх.
Я услыхала, как мистер Шекспир отпирает дверь, услыхала визг несмазанных петель, когда она отворилась.
Снова он меня взял за руку, и мы вошли.
Я услыхала, как дверь за нами затворилась, как он ее запер.
— Одну минуту, — шепнул мистер Шекспир.
Слышу — трутницей потарахтел.
Чую — серный дух.
А потом он снял с моих глаз повязку, и я — увидела.
Глава четвертая
Что я увидела
Кровать.
— Ох, Господи Иисусе! — я крикнула. — Да это ж как алтарь папистский!
Это была громадная кровать, о четырех столбах, и каждый столб толщиной со взрослого мужчину, и малиновый, тяжелый, бархатный полог свисал до полу, а снурки толстенные, что веревки на звоннице.
В жизни я не видывала громадной такой кровати.
А когда сдвинешь полог, видна сама постель, и на ней шелковое покрывало, черное, как ночь, и все расшитое звездами.
На нем с полдюжины белых подушек, лебяжьего пуха, не иначе, такие они пухлые, нежные, и много-много валиков, а перины так высоко навалены, что без лесенки на них и не залезть.
Ну, а простыни — до того громадные, роскошные, будто бы для них паруса содрали с испанского галеона какого из Великой Армады.
И семь черных свечей стояли в серебряных шандалах вдоль всего изголовья, а само изголовье было сплошь резное, и на нем нимфы и как будто бы козлы.
Только они были не козлы.
Я сразу поняла, едва мистер Шекспир согнулся и запалил те черные свечи.
Нет, не козлы были вырезаны на изголовье той кровати.
Скорее бесы.
Вот я и крикнула: «Господи Иисусе, это ж как алтарь папистский!» — когда уставилась на эту жутко какую громадную кровать, которая чуть не всю комнату заполонила, темную от закрытых ставен, над лавкой живой рыбы, на Турнегейн-лейн, а мой супруг мистер Вильям Шекспир стоял, опершись на один из четырех ее столбов, и мне ухмылялся.
Он позажигал все свечи подле резного изголовья.
Глаза у него, как бусины, блестели в мерцании свечей.
Лицо было бледное, и по нему стекали капельки пота.
Я смотрела, как плюхался этот пот.
На туфли ему плюхался — кап-кап-кап-кап.
Туфли у мистера Шекспира были черные, и на них новехонькие, блестящие серебряные пряжки.
Лицо сияло в свечном свете.
Не только от пота.
Лицо его сияло оттого, что он на меня смотрел.
