У моего промокшего супруга был даже веселый вид.
Как будто бы он рад, что покаялся насчет писания сонетов, душу облегчил.
Как будто бы червя из кишок он своих вынул, какой их ядом отравлял.
Румянец побледнел.
Схлынул с щек.
Скоро мистер Шекспир опять стал прежний. Лицо стало такое, как всегда.
Я искоса заглядывала в это лицо, пока мы шли.
И вот что я увидела:
У мистера Шекспира было открытое лицо, хотя в глазах мелькала то и дело лисья хитрость.
Черты были твердые, но тонкие черты.
Брови светлые и низко над глазами.
Лоб в залысинах.
И легкие пушистые усы, бородка под губой, над сильным, гладким подбородком.
На левой щеке родинка.
Самой приметной его чертой был, известное дело, нос, прямой и твердый, а в ноздрях широкий.
Оно было продолговатое, его лицо, и карие глаза блуждали хитро туда-сюда, но, как на тебе остановятся, пронзят тебя насквозь.
И сразу видно по лицу, что выпить не дурак.
Сын своего папаши — и лицо такое.
Капли стекали по лицу мистера Шекспира, и мы с ним поспешали под этим ливнем.
То и дело, я заметила, он высовывал язык, пробовал на вкус дождевые капли.
И вид у него был такой, я говорю, как будто, передо мною душу облегчив, он весь очистился, как дождичком промылся.
Мы пошли быстрее и примолкли.
Потом мистер Шекспир окликнул уличную торговку.
Вынул из камзола туго набитый кошель и купил мне горстку вишни.
Что ж, и на том спасибо.
Как говорится, не подарок дорог, а внимание, заботливость: догадался, муженек, что мне пора покушать.
Оно конечно, да только вишня…
Мне вишни мало было, должна я вам признаться.
Мне бы не повредило заячье рагу, мне бы пирога с бараниной горяченького, с пылу с жару!
Помнится, дождь серебрил мой плащ гороховый и эту краснорожую торговку.
Она была, как мой супруг, вот когда давеча он весь краской залился, — будто заразу подхватила.
Так и запомнилось: дождь льет средь звонниц с насупленного лондонского неба и баба краснорожая стоит под проливным дождем в своей черной шали и сует мне кулек бумажный с вишней.
Ну, отведала я одну.
Вишня отдавала Лондоном и этой бабой.
Не по душе пришелся мне тот вкус.
Мне не понравилось, чем вишня отдавала.
И я решилась поговорить начистоту с мистером Шекспиром.
— Сонеты, — говорю.
— Ну да, — ответил он. — Сонеты.
— И много ль ты их насочинял? — спрашиваю.
Мой супруг нахмурился.
Я заметила в его глазах презрение ко мне, убогой, что я хочу их счесть.
Но не из одной своей страсти к счету я это знать хотела.
Мистер Шекспир вздохнул.
— Теперь, должно быть, я написал уж больше ста, — сказал, но как-то вяло.
