А боярышником, тем только все двери положено украсить и окна.
Боярышник — его над порогом вешай, обвивай каждый косяк.
Но никогда, никогда, ни-ни, не вноси боярышника в дом.
Ведь померла родная его сестрица Анна в венке боярышниковом, какой сама себе сплела, когда ему всего девять годочков было, верно?
Сердечники и одуванчики цвели в лугах Сниттерфилда. И маргаритки. А я ромашками их называла.
А что клематиса по плетням у Ингона, и цветы красные, как налитые, но больше желтых.
И ведь какие мы молодые были.
Веселые, как галки.
Тот майский шест у Марстона высокий был, как мачта у сэра Фрэнсиса Дрейка на корабле[16], люди говорили.
И весь в цветах, и в вымпелах, и в лентах.
День целый вокруг него водили хоровод.
Я как увидела тот майский шест, так сердце во мне зашлось, и будто чары околдовали всю округу.
Хвала Создателю, известно, хотя теперь-то уж я не такая дура.
И ничего похожего, Бог мне свидетель, я не увидала в Лондоне, в тот жуткий апрельский день, когда лебеди были серые, как старые гуси, на этой Темзе.
Ни тебе майского шеста.
Никто не веселился.
Хоть до Майского дня, считайте, всего неделя оставалась.
А и придет он, Майский день, майского шеста там все равно не будет.
Лондон — какие майские шесты.
И только тридцать три башки предателей, еретиков, те да, те по шестам торчали на Лондонском мосту.
И вой стоял и грохот: река одолевала арки.
Двадцать арок.
Мне ли не знать.
Я посчитала.
От нечего делать.
Что-то ведь надо человеку делать.
Я уже помогла моему супругу мистеру Шекспиру счищать птичье дерьмо с его особы.
Он меня вежливо поблагодарил.
А я его уверила, что тут, мол, и думать не о чем.
Как положено.
Ну, и он со вниманием к моим словам отнесся.
Не стал и думать.
Стоит, улыбается замысловатой своей улыбкой, а почему улыбается, непонятно, и жужжит себе под нос.
Ну, а я рядом стою, не жужжу, совсем не улыбаюсь, и каждому понятно почему.
Сэр Ухмыл меня не замечал.
Будто сама я птичьего дерьма кусок.
Я даже думаю, он больше обо мне бы думал, будь я куском птичьего дерьма.
Ну, а я нет, я не была.
И я внимательно разглядывала вид передо мной, хоть он того не стоил.
Сочла дома на Лондонском мосту. (Сколько их, позабыла.)
Сочла, сколько арок от берега, где мы стояли, до разъемного моста, где пролазят высокие суда. (Тринадцать.)
А как сочла все арки Лондонского моста, тут я против этого Лондона вскипела.
И захотелось даже, чтоб мост этот грохнул весь в грязную реку Темзу.
И уже пожалела, зачем дома, в Стратфорде я не осталась.
