Ермолов откинулся на спинку кресла и принялся внимательно рассматривать Катушкина.
— Подождите, — сказал он через некоторое время. — Вы думаете, что прибывший к нам инженер Крымов — поэт Крымов?
— Да! Представьте себе, Сергей Иванович, такой невероятный случай… Вызывает меня Трубнин. Знакомит с только что прибывшим. Еще ничего не сказал мне, я сам, понимаете, почувствовал. Очень мало он походит на обычных инженеров, сразу заметно по внешнему виду, что это человек искусства… Вы знаете? Я даже почти не удивился, когда Трубнин мне заявил: «Будете работать вместе с товарищем Крымовым. Это ваш единомышленник — тоже поэт». Как, спрашиваю, — поэт Крымов! Олег Крымов? «Совершенно верно, — отвечает. — Вы угадали: Олег Николаевич Крымов».
— Очень интересно, — посмотрев на разгоряченного и взволнованного Катушкина, промолвил Ермолов. — Что нового он рассказывает?
— Человек необычайной скромности! Заявляет мне, что в поэзии разбирается плохо, как-то стесняется… Одним словом, ведет себя так, как и полагается в этом случае. Правда, он дал согласие принять участие в нашем ближайшем литературном вечере…
— Ну что ж, — обрадовался Ермолов, — дело очень хорошее. Организацию вечера я поручу вам и товарищу Петряку. Договоритесь с Крымовым как следует, составьте план, и мы его быстренько обсудим.
— Только… — забеспокоился Катушкин, — договариваться с Крымовым буду я сам. Повторяю, человек он необычайно скромный, к нему нужен особый подход… Вот тут, в журнале, я закладочками отметил наиболее выдающиеся произведения.
— Хорошо. Я посмотрю.
— Так я побегу разыскивать Петряка…
— Подождите минуточку, — Ермолов встал из-за стола, подошел вплотную к Катушкину и взял его за руку. — Мне нужно поговорить с вами по одному вопросу. Валентин Дмитриевич, — начал он тихо, — все это хорошо. Я понимаю вас. Не каждому дано так любить поэзию, как любите вы. Не всякий из нас может слагать стихи. Вы знаете, что комсомольская организация помогает вам чем может… Но скажите мне откровенно, что нужно сделать, чтобы как следует помочь вам в работе?
Наступило молчание.
— В работе ведь тоже нужно горение, — продолжал Ермолов. — Нужна страсть! Вы согласны со мной?
Катушкин поднял глаза на говорившего.
— Конечно… — ответил он чуть слышно.
— Что-то неладное произошло у вас в жизни. Мы все это прекрасно понимаем. Вам не следовало учиться на инженера. У вас нет к технике глубокого, настоящего призвания. И теперь вам тяжело. Вас тянет заниматься литературой. Где же выход? Насколько мне известно, вам двадцать четыре года. Может быть, еще не поздно… вы понимаете меня?
