В ночь перед Рождеством отец выгнал Алексея из дома.
— Где шарахался опять? Одиннадцатый час ночи. Сколько мать может мучиться с тобой? — начал выговаривать отец. — И что за одежда на тебе?
— Я теперь скинхед, папа.
— Что???
— Ты не ослышался. Я примкнул к нацистам по идейным убеждениям. Целиком и полностью разделяю их взгляды.
— Целиком и полностью? — съязвил отец.
— Да.
— Разделяешь?
— Разделяю.
— Галя, иди-ка сюда. Где ты там? Послушай, что твоя кровиночка говорит.
Мать зашла в зал. То, что она увидела, повергло её в ужас.
— Алёшенька! — вскрикнула женщина и повисла на жилистой руке мужа, душившей её мальчика. — Василий, отпусти! Не тронь его! Не смей! Ты же убьёшь его!
— Фашист, значит? — сквозь зубы процедил отец, не обращая внимания на истерику жены.
— Да, — смежил глаза Алексей.
— Чтобы через минуту духу твоего в моём доме не было. Иди, куда хочешь, а на глаза мне больше не появляйся, — произнёс отец и разжал пальцы. — Убирайся и благодари мать, что я тебя не убил.
— Иного не ждал, — откашлявшись, сказал Алексей и потёр шею. — Сам бы ушёл, если бы ты не выгнал.
— Не пущу! — упала мать на грудь сыну.
— Не надо, мама. Я перестал бы уважать папу, если бы он поступил иначе. Я очень люблю тебя, но ты — женщина. А женщина пойдёт на любое преступление ради своего ребёнка, поэтому главным всегда будет мужчина, который ради правды и справедливости не остановится даже перед убийством собственного сына.
— Алёшенька, что ты такое говоришь! Отец любит тебя! Василий, ну что ты молчишь! Скажи же хоть что-нибудь!
— Он прав, — сказал отец. — Твой сыночек, кажется, первый раз в жизни сказал что-то умное. Вчера он фестивалил по общагам, жрал водку и развратничал, и я терпел его безобразия, потому что ты всякий раз останавливала меня. Сегодня он фашист, завтра станет вором и наркоманом, послезавтра — насильником и убийцей, но, несмотря на это, твоя животная любовь к нему всё равно не пройдёт. Для других он будет чудовищем, для тебя — несчастным ребёнком. Позора я у себя не потерплю. — Отец указал Алексею на дверь. — Убирайся с глаз долой.
Оказавшись на улице, студент впал в отчаяние. Погружённый в грустные раздумья, он долго стоял возле своего подъезда, а потом поднял воротник и отправился, что называется, туда — не знаю куда. Он решил, что в такой одежде идти к родственникам или друзьям, у которых можно было бы пожить какое-то время, ему никак нельзя. Алексей не отдавал себе отчёта в том, куда направляется. Здоровые ноги, которым не было никакого дела до того, что их хозяин чем-то расстроен, весело маршировали по тротуару, радуясь, что голова не указывает им путь. Левандовский прошагал мимо городской мэрии, драматического театра, сети магазинов «Далалар», загса, удачно форсировал напряжённый перекрёсток и вышел на Дружбы Народов street. Широкая улица, тянувшаяся до аэропорта, была очень удивлена тому, что нога нациста ступила на её территорию, но замечания не сделала. Миновав пятизвёздочную гостиницу «Дружба» («Народы» по непонятной причине в название решили не пускать), оставив позади n-ский Дворец Молодёжи, ноги Левандовского, к своему не малому огорчению, почувствовали, что хозяин расквитался с мучившими его вопросами и, получив приказ «бегом», трусцой понесли шестьдесят семь килограммов в сторону Преображенского Храма.
