Разложив экзаменационные билеты на столе, Радий Назибович с грустью посмотрел в окно и произнёс:
— Сейчас или никогда. Здесь всё кончено. Они давно зовут меня, они оценят меня по достоинству. — Он открыл дверь и уставшим голосом обратился к студентам: «Кажется, у вас это последний экзамен… Хорошо. Долго я вас не задержу. Заходите-ка все разом».
— А разве не по пять человек сдавать будем? — спросил Мальчишка.
— Припухни, Вовка, — загудели студенты.
Группа 99-6 зашла в аудиторию, расселась и притихла.
Студенты почувствовали халяву; группа напоминала натянутую струну.
Ибрагимбеков всматривался в лица ребят, и ему хотелось плакать от жалости к себе и к ним, потому что он принял судьбоносное решение, с которым ещё ни с кем не успел поделиться. Радий Назибович неловко одёрнул полу пиджака и тяжело вздохнул; плуты из шестой группы вздохнули с ним в унисон, чтобы у расстроенного преподавателя не возникло сомнения в их сочувствии его горю. Потом у Радия Назибовича задрожал подбородок, задёргался правый глаз, и студенты в едином порыве для симметрии задёргали левым; сострадательное «ох-ох-ох, что в жизни не бывает» пронеслось по аудитории. Когда Арамис начал говорить и споткнулся на втором слове, умная девушка с грудным голосом, Ира Щербацкая, чуть всё не испортила:
— Радий Назибович, что с вами?.. Мы все сегодня готовы на сто процентов.
Последняя фраза явно была лишней, и на Ирину зашипели… Поздно. Арамис приободрился.
Чтобы переломить ситуацию, Молотобойцев, подобно отважному Гастелло, для общего дела пошёл на смертельный таран:
— Говори за себя, Ира… Радий Назибович находится сейчас в таком состоянии, что враньё может ещё больше расстроить его. Будем смотреть правде в глаза: для меня Диоген ассоциируется только с пустой бочкой — не более.
В роли Александра Матросова неожиданно для всех выступил Магуров:
— Да, брат. Что тут поделать?.. Я… То есть, конечно, все мы… Да, все мы ничего не знаем о Ницше.
Радий Назибович схватился за сердце.
— Да, но это вовсе не означает, что мы не любим его, — слащавым голосом произнёс Бочкарёв. — Мы обожаем Ницше, души в нём не чаем. Чтобы любить человека, совсем не обязательно его знать. Не за его учение, а просто так любим. Это лучше, это выше!
Радий Назибович побледнел и в изнеможении облокотился на кафедру.
— А я их всех знаю! — подскочил Женечкин. — Знаю, а сказать не могу. Зато лягушачий хор изобразить могу! В подробностях!
— Сядь, сядь, — загомонили студенты.
