Угрюмый скинхед, которого в организации звали Крестом, подсел поближе к костру, раскрыл записку, пробежал по ней глазами, передал её второму охраннику и произнёс:
— Что я могу для тебя сделать, Лёха?
Не дождавшись ответа от приговорённого к расстрелу, нервный скинхед по прозвищу Бром понёсся по строчкам вслух: «Дорогие мама и папа, я ухожу в монастырь. Не ищите меня, ибо сказано: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берёт креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня. Сберегший душу свою потеряет её; а потерявший душу свою ради Меня сбережёт её». Папа, ты всегда говорил, что ненавидишь фашистов, а в Евангелии от Матфея сказано: «… любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…». Прощайте. Ваш сын Алексей».
— Убойно сказано, — произнёс Бром, взял в ладонь снег, растёр им лицо и задал вопрос Левандовскому: «Это Бог написал?»
— Его Сын… Он попросил апостолов, и они написали.
— А чё Он сам не написал? — спросил Крест. — Некогда что ли было?
— Да, некогда, — ответил Алексей. — Он людей спасал.
— Чё-то Он добрый, — заметил Бром. — Люди — такие твари, а Он их спасал. На фига?.. Мочить их надо, вырезать под корень.
— Я слыхал, что Он погиб, — сказал Крест. — Как это было? И разве Сын Бога может умереть?
— Может… Его на кресте распяли, гвоздями к доскам прибили.
Бром повалил Левандовского на землю и, вцепившись ему в горло, зарычал:
— Врёшь, падло. Разве за такие слова, которые у тебя в записке, кто-то мог Его убить? У последней сволочи рука бы на Него не поднялась. Ты сдохнешь за свою ложь. Я тебя лично грохну, скотина. Он живой, — понял? Такой Человек не заслуживает смерти, не может умереть, не должен умереть. — У Брома началась истерика. — Я тебя сейчас кончу, а потом сам могилу вырою! Сам вырою-ю-ю, сам вырою-ю-ю!
— Скажи ему, что ты соврал, — бросил Крест, тщетно пытаясь оторвать Брома от Левандовского. — Скажи, Лёха, что ты соврал, иначе я ему мешать не стану. Пусть душит тогда. Смерть тебе тогда.
— Он воскрес, — прохрипел Левандовский.
— Как понять «воскрес»? — сказал Бром и ослабил хватку. — Я такого слова не знаю. Выражайся понятно, падло. Бог в твоей записке понятно выражался, а ты всякую фигню несёшь.
— Ожил, значит.
— На попятную пошёл! — рассвирепел Бром. — Крест, тащи пушку! Тащи пушку! Пока наши спят, я его кончу! Он у него умирает, а потом оживает! Зачем ты глумишься над Его светлой памятью, собака?! Пушку, Крест! Теперь он меня, в натуре, накалил!
