Морозный воздух отрезвил Левандовского.
— У Стёгова за каждым лозунгом — ненависть, — покатился с горы снежный ком мысли. — Ни слова о любви и созидании. Всё построено на одном разрушении, пронизано отрицательной энергией. Допустим даже, что бригадир прав насчёт всех иноземцев поголовно. Тогда выходит, что тёмные силы, — которые олицетворяют собой фашисты, заражённые злобой, — организовали борьбу с иностранными тёмными силами. Получается, что дьявол схватился с сатаной. Это нонсенс. Чёрный не закрасить чёрным, при столкновении они могут образовать только ещё более страшный иссиня-чёрный… Но ведь ещё и не прав бригадир. Спиртовик азербайджанец? В ста метрах от него русский бодягой торгует; обоих крышуют наши родные менты. Цыгане? А что цыгане? У их барона подвязки в мэрии. Китайцы? Ну и что? Торгуют дешёвым товаром, который не бьёт по карману нищего n-ца. За то, что выпускают товар с низкой себестоимостью, их уважать надо, а не тиранить. Они же тем самым подстёгивают нас к занятиям отечественным производством и временному уходу от торговли, в сфере которой мы пока не можем с ними конкурировать. Производство — причина, торговля — следствие. Из следствия никогда не вытекает причина, из болванки — станок, из колоса — поле, из ребёнка — его родители. Ведь всё предельно просто, а мы в трёх шагах заблудились. Конечно, можно из следствия вывести причину, но мы её всё больше в других видим, а в себе — нет… Разве этому учили Пушкин и Лермонтов?
Левандовский не заметил, что произнёс последние слова вслух.
— К чему ты о поэтах? — повернувшись к Алексею, спросил шедший рядом Стёгов.
— Не понял.
— Понял, не понял — отвечай, когда бригадир спрашивает. Честно и прямо. Твои мысли — мои мысли. Так мною определено.
— А мои сомнения? — нашёлся Левандовский.
— И твои сомнения.
— Короче так, Виталя, — включил дурака Левандовский. — Пушкин — потомок эфиопа, Лермонтов — шотландца. Как к ним относиться?.. Поэты вроде русские.
— В натуре, объясни, Витальбас, — заинтересовались скинхеды, услышавшие разговор. — Пацан в тему спросил. Пушкин с Лермонтовым вроде за нас.
— Копает, сука. И эти за ним, — подумал Стёгов, приказал бритоголовым остановиться и, въевшись в наивно-пустые глаза Левандовского, произнёс: «Не парьтесь, пацаны. Пушкин — та ещё тварь. Выступал за отмену крепостного права, а своим крестьянам вольную не давал, последние соки с них высасывал. Около декабристов околачивался, которые против царя пёрли, а сам на Сенатскую площадь выйти зассал, съехал с участия в восстании. Они вышли, а он — нет. Африканская кровь, твою мать. — Стёгов, сплюнув, выругался. — А у Лермонтова строчки такие есть: «Люблю Россию я, но странною любовью. Не победит её рассудок мой». Странною, пацаны. Странною любовью.
