О конечно, польщизм[2] поляка Мицкевича был силен сверх всякой меры. Однако в письме Пшеславскому он сделал хорошую мину при плохой игре: ему, нищему мятежнику, хоть и блестящему поэту, никто и никогда не отдал бы «правнучку Кутузова».
Значит, оставалась Каролина Яниш?
Да. А еще прехорошенькая Иоанна Залесска, и панна Крассовска, и Церлина Шиманска, дочь старинной знакомой Адама, известной пианистки… И маменька Шиманска тоже, представьте, еще недурна собой… Но, главное, все они, другие, были свои, католички, не то что православная Каролина.
Да, ах, какая досада: Яниши исповедовали православную веру! Конечно, Адам был уверен, что ради него Каролина пойдет на все, даже обратится в католичество, однако сомневался, нужны ли ему и ей такие сложности. Сомнения возникли в тот день, когда до него дошли слухи, будто дядюшка Каролины начал угрожать: если любимая племянница свяжет себя с неугодным ему человеком, он не просто не даст ей приданого (хотя и обещал обеспечить ее на всю жизнь!), но и лишит содержания всю семью.
Сначала Мицкевич не поверил этим слухам. Затем начал замечать: добрейший Карл Иванович принимает его самую чуточку холодней… А со скромным, непритязательным Киприаном Дашкевичем теперь в доме на Мясницкой беседуют гораздо приветливей, чем с ним, блестящим поэтом!
Известно: то, что само идет к нам в руки, нас порою мало волнует. Но стоит только почуять, что мы можем потерять добычу, которая еще недавно казалась такой легкой, как мы начинаем землю рыть, только бы вновь вернуть утраченные позиции.
Все польки и русские красотки были на время забыты. Даже бурные сны о Каролине Собаньской перестали терзать Адама по ночам! Какое-то время в сердце Мицкевича царствовала одна лишь Каролина – московская. Теперь уже не она задавала ему вопросы по польской любовной лексике: Адам на все лады сам склонял глагол «любить».
Они перешли на «ты», и Адам позволил Каролине называть его просто «Мицкевич». Это было для него знаком наивысшего доверия, какое он только мог оказать женщине (за исключением того, чтобы жениться на ней, конечно), потому что имени своего он не любил, зато фамилией имел все основания гордиться.
На несколько дней он даже уверился, что своего добьется и пани Мицкевич будет носить имя Каролина. Дашкевич с завистью сообщал другу, что влюбленная девица устроила родным ужасную сцену, требуя разрешить ей немедленно переменить веру и выйти за Мицкевича.
Так… Уж близок, близок час победы, как писал новый друг Пушкин! Мицкевич торжествовал, не замечая, сколь печальны в это время глаза Дашкевича. Разумеется, на друга Киприана ему было совершенно наплевать.
