Он бросил головню в огонь, уселся опять к подножию дерева и повернулся спиною к свету, так что почти совсем скрылся в густой тени ствола широколиственного пробкового дерева, к которому прислонился.
Уже багровые отблески зари стали падать на возвышенные верхушки леса; рассвет близился, но в гуще деревьев все еще было сумрачно. Где-то вдали трижды прокричал петух.
Тибурцио молчал; видя горе старого канадца, слова которого ему казались сперва загадочными, он стал вспоминать рассказ покойной жены Арелланоса о некоем великане матросе. Но как было допустить мысль о возможной связи того матроса и нынешнего гиганта охотника! В словах канадца он видел только благосклонное, бескорыстное любопытство. И в самом деле, старик вовсе не говорил ему, что ищет потерянного сына. Одно упоминание об этом могло бы многое объяснить, но Розбуа не произносил этого слова.
— Может быть, — прервал наконец молчание Тибурцио, — и в моих воспоминаниях о давно минувшем есть некоторое темное место, которое можно было бы освежить как-нибудь, но, увы! Одному только Богу возможно это сделать!
— Как! У вас нет больше никаких определенных воспоминаний? — спросил канадец тихим голосом и с грустным выражением, наклоняя свою голову.
— Однако же, — продолжал Тибурцио, — в ночной тишине, подобной этой, в ночь, когда я сидел у постели той, которую считаю матерью, какой-то сомнительный свет осветил эту темноту, и мне казалось, что я еще помню о каких-то весьма печальных сценах; впрочем, то были, без сомнения, сновидения, и притом страшные сновидения.
Пока Тибурцио говорил, старик, надежды которого опять пробудились, поднял медленно голову вверх, точно дуб, погнутый сильным порывом ветра. Он несколько раз делал рукою знак, чтобы Тибурцио не останавливался и не прерывал нити своих воспоминаний.
— Мне представляется, — рассказывал Тибурцио, — как будто я нахожусь в большой комнате, по которой вдруг подуло холодным ветром, таким резким, какого я никогда прежде не испытывал; мне представляется, что я слышу рыдания какой-то женщины, грубый и грозный голос, а потом… потом… потом больше ничего.
Но и эти слова не оправдали ожиданий старого охотника.
— То был, верно, какой-нибудь сон, — говорил он печально, — но продолжайте. Неужели это все, что осталось у вас в памяти? Не сохранилось ли у вас каких воспоминаний о прибое морских волн? Этого зрелища ребенок никогда не забывает, как бы мал он ни был!
— Я видел море в первый раз четыре года тому назад в Гуаямасе, — возразил Тибурцио, — однако же если я могу верить намекам, которые слышал, то, должно быть, я видел его первый раз в моем детстве.
