– Что ты, черт возьми, делаешь?
Он не отвечает. Двумя руками хватается за аккумулятор, вынимает его и ставит на дорогу.
– Помоги, – говорит он.
– Зачем? – спрашиваю я, хотя прекрасно знаю зачем.
– Не будь идиотом, – говорит он.
Смотрит мне в глаза. В его глазах новый блеск. Он садист, понимаю я.
Скрип проводов.
– 220 вольт в член развяжет нашим иракским друзьям язык.
Чувствую сухость во рту. Голова раскалывается.
– Ты пьян? – спрашиваю я. – Это же просто подростки, которых они взяли, когда иракцы отступали от Мосула.
– Не хочешь помогать, можешь ждать у машины, – говорит он, поднимая аккумулятор.
Я ощущаю панику. Понимаю, что не владею ситуацией. Вижу жажду насилия в глазах этого безумца. Я знаю, ничто его не остановит. Ничто из того, что я мог бы сказать сейчас.
Я достаю пистолет. Взвешиваю в руке. Крики из хлева. Удары. Снова крики. Где шофер? Где водитель?
– Я даю тебе последний шанс вернуть этот чертов аккумулятор на место, – говорю я.
Он поворачивается ко мне. Качает головой. Плюет на землю.
– Чертов сосунок, – шипит он. – Такой же трус, как твоя шлюшка в Дамаске.
Я бью его пистолетом прямо в переносицу. Слышу хруст костей. Вижу кровь.
Он не успевает даже руку поднести к носу, как я уже сижу у него на груди.
– Что ты сказал? – ору я. – Что тебе известно про Дамаск?
Во рту вкус металла. Вкус паники. Я на взводе. Прижимаю пистолет к его глазу, не давая ему поднять голову с земли.
– Из-за тебя твоя шлюшка погибла, – шипит он. – Её разорвало на тысячи кусочков.
– Заткнись, – ору я.
Прижимая дуло еще плотнее к глазу. И тут чувствую, как меня поднимают, как кто-то отбирает у меня пистолет. Вижу, как крестьяне нагибаются над коллегой, поднимают его тоже. Отводят его подальше от меня. Он выплевывает кровь на землю. Отряхивает пыль. Ругается.
– Это должен был быть ты, педик. Тебе это прекрасно известно.
Мы выезжаем рано утром. Моросит дождь. Уезжаем, оставив три гранатомета, двадцать гранат, патроны для калашниковых, двоих иракских пленников. Оставляем позади хлев. Кровь на песке. Сказанное и несказанное. У нас нет другого выбора, как двигаться вперед, и никогда не было.
Я поворачиваюсь. На заднем сиденье спит коллега. Запах перегара и импровизированный бандаж – вот и все, что напоминает о вчерашней драке.
Но я никак не могу успокоиться. Все думаю о слухах и сплетнях. То, на что намекал иракец на пароме в Стокгольме. То, что я не хотел слышать.
Я думаю о страхе в глазах малышки. Думаю о том, что я ее бросил. О том, что ничего уже не исправить. О крышах в Бейруте. О жаре. О тугой педали сцепления. Думаю о том, как хрупок этот мир. И как нестабильны чашечки весов, и нужно постоянно менять союзников.
