Во-первых, кричит Мориц, эти стражи благочестия похожи на старцев из богадельни в широкополых черных шляпах и в длинных черных пальто, которых нанимают сопровождать катафалк. Во-вторых, пусть эти праведники сначала заплатят за лавочников налоги, арендную плату и добьются у союза торговцев, чтобы те не рвали патенты на торговлю у лавочников-одиночек. «Мелкому лавочнику и ремесленнику тяжелее всех!» — орет Цирюльник, как будто бы он был их представителем в правлении общины. А в-третьих, вопит он еще громче, если благочестивцы хотят, чтобы народ соблюдал субботу, то пусть они пойдут и побьют все окна у виленских раввинов, допустивших, чтобы агуна вышла замуж! Если уж эти криводушные замолчали такой грех, то они не имеют права языком шевельнуть, пусть даже кто и закурит в субботу на синагогальном дворе! «Все вы — одна шайка воров и бандитов!» — заключает Мойшка-Цирюльник и уходит с гордо поднятой головой.
В проходном дворе, где торгуют поношенной одеждой, он покупает бархатный пиджачок и толкует со старьевщиками. Во дворе реб Лейбы-Лейзера у него старые приятели, а в Рамейловом дворе — добрый друг. Всюду он побывал и всюду слышали его насмешки:
— Дураками вы были, братья мои, дураками и остались. Где общине взять денег, чтобы побелить подвалы, починить лестницы, провести электричество и воду, убрать нечистоты, если все деньги уходят на содержание раввинов! Ради них дерут налоги и с живых, и даже с мертвых — за место на кладбище. Вы хоть представляете себе, сколько в Вильне раввинов и во что нам обходится их содержание? Прибавьте к этому еще законоучителей из предместий, проповедников в молельнях, порушей из молельни Гаона и неимущих ешиботников в Рамейловой ешиве, да не забудьте всех прочих протирающих штаны во всех синагогах! Раввин нужен, чтобы указывать, что можно делать и что нельзя! Но если все дозволено, если можно жениться даже на замужней — к чему нам так много дармоедов?
— А если даже раввины и разлучат того человека с агуной — так разве нам полегчает? — спрашивает кто-то из бедняков.
Злющие глазки Мойшки-Цирюльника раскаляются, становятся колючими, и он презрительно морщится: разве ему нужно, чтобы раввины разлучили мужа с женой? Ему важна справедливость. «Лично для меня вся эта история с агуной не стоит выеденного яйца!» — смеется Мойшка и рассказывает, что собирается жениться на еврейской графине, владелице собственной усадьбы. Она по уши влюблена в него и будет беречь его как зеницу ока. Сначала они устроят парадную хупу у раввинов, а потом будут праздновать в ее усадьбе. Что ему за дело до какой-то там мокрохвостки, которая вышла замуж за какого-то Калманку-Чижика, а также до того, что хупу им ставил какой-то младший шамес Залманка-Пыжик!
