— А вы даете на молельню Гаона? — мирно переспрашивает пожилой обыватель, втянутый толпой в водоворот бунтовщиков.
— Мы! Мы даем! — колотят себя кулаками в могучую грудь парни с рыбного рынка у Виленки и с дровяного рынка на Завальной улице.
Жители кривых узких улочек вопят, что правление общины обложило их большими налогами, чем самых крупных богачей. Старьевщики из проходного двора ругают отцов города, что те не ремонтируют полуразрушенные лавчонки. Еще громче возмущаются жители двора реб Лейбы-Лейзера:
— Балки валятся на голову! Стены в подвалах отсырели и поросли плесенью! Дети болеют чахоткой, а старики харкают кровью!
— Они должны нам еще приплачивать за то, что мы живем в такой тесноте и вони! — кричат обитатели Рамейлова двора. — Отхожее место под носом! Из ржавых труб капает на голову, колодца нет, электричества нет, жизни никакой нет!
— И Америка смолчит на это? — пискливо верещит гладко выбритый молодой человечек.
— Птенец! — осаживают его. — Америка вмешивается только после погрома.
— Я-то думал, все виленские грубияны уехали в Америку. Оказывается, многие еще остались в Виленской губернии! — огрызается молодой человечек, никому не давая спуску. Но его визгливый голосок тонет в общем гомоне. Жители задворок и рыночные торговцы кричат, вопят, перекрикивают друг друга, предъявляя свои претензии к общине.
Почему не забирают стариков в богадельни? Они живут в молельнях и сторожках! Почему не увозят с синагогального двора сумасшедших? Они ночуют в подъездах и гадят на лестницах! Почему не заботятся о нищих и калеках? На городских улицах и на кладбище вас окружают сотни протянутых рук. Они цепляются, как болезнь, а не подашь — осыплют страшными проклятиями!
— И во всем виноват старший шамес? — спрашивает пожилой обыватель, недоуменно озираясь в водовороте смутьянов.
— Он! — орут рыночные торговцы. — Во всем виноват он, старший шамес, и старосты, и раввины! Где тот раввин, что позволил агуне выйти замуж? Сделаем его городским раввином! Слышите, что говорят эти холуи: полоцкий даян, говорят они, не зять старого виленского законоучителя, он чужой. Если раввины причинят ему зло — мы их растопчем! Станет меньше раввинов-дармоедов — не жалко! Главным старостой Городской синагоги будет муж агуны! Младшего шамеса назначим старшим, а старшего шамеса вгоним в землю!
И вот начинают выходить из синагоги. Толпа рвется изнутри с силой потока, сдвигающего камни и деревья, но рыночные торговцы во дворе стоят несокрушимо и грозно, как скала. И потому те, кто вырывается наружу, взмокнув от пота и распарившись, тоже остаются стоять во дворе, вокруг синагоги. «Вот идет нынешний жених Торы!» — кричит толпа и тычет пальцами в человека, женившегося на агуне. Калман идет, со всех сторон окруженный людьми, которые в синагоге приняли его сторону; толпа расступается перед ним. Но вот рыночные торговцы увидели его — и их задор остывает, а лица разочарованно вытягиваются.
