День теплый и ясный; солнечные лучи, по-праздничному чуть хмельные, пляшут на окнах молелен, на скатах крыш. Толчея вокруг синагоги: мягкие шляпы почтенных прихожан плывут среди жестких шапок ремесленников, а над ними, отливая черным блеском, торчат высокими трубами цилиндры богачей. У парадных дверей и у боковых входов стоят, вытянув шеи и пригнув головы, прихожане, подобные томимым жаждой овцам у корыта. Правым ухом пытаются уловить напев — не получается; наставляют левое — напрасно! Кантору надо бы обладать голосом Адама, который разносился, как утверждает Гемора, от одного края света до другого, — тогда его услышат те, кто во дворе. Попытки безнадежны — и пришедшие начинают обмениваться словцом-другим. Они знают, что там, внутри, распределяют места в шествии, и знают, что кантор поет «Ниспошли помощь».
В пространстве между арон-кодешем и бимой, где готовятся к шествию со свитками, вдруг наступает мертвая тишина. Широкими волнами тишина плывет к северной и к южной стенам, проникает сквозь зарешеченные окошки женской половины, где глаза прихожанок искрятся, точно сети с золотыми рыбками. Тишина замораживает болтовню на множестве скамей и перерастает в оцепенение. Оцепенение ползет к массивным железным дверям и растекается по двору, как схваченная морозом и покрывающаяся льдом река.
В старой виленской городской синагоге произошло нечто необычное.
Пощечина в городской синагоге
Старший шамес реб Йоше стоял на ступеньках арон-кодеша и подавал свитки Торы приглашенным на шествие прихожанам. Младший шамес путался у него под ногами и давал советы, но реб Йоше даже не смотрел на Залманку. Он не забыл, что этот Залманка устроил свадьбу агуны по записке полоцкого раввинчика. С той поры младший шамес и стал задирать свою беспутную голову. В минувший канун Йом Кипура он не ждал скромно у дверей, пока прихожане что-нибудь ему подарят, а, толкаясь, полез за подачками еще до того, как они заплатили за места в синагоге, до того, как кинули пожертвование на поднос, до того, как дали денег ему, старшему шамесу. И когда он, реб Йоше, спросил, отчего это Залманка расталкивает людей, мешает им совершить полагающиеся взносы и приступить к дневной молитве, чтобы затем отправиться домой и отобедать до наступления поста, Залманка дерзко ответил: «А мне что, ничего не полагается? Кто подает прихожанам молитвенники? Вы или я? У кого хранятся их субботние талесы? У меня или у вас?» И он, реб Йоше, вынужден был все это выслушать молча, потому что реб Лейви Гурвиц приказал ему ни слова не говорить об истории с агуной. А теперь настало время и старшему шамесу душу отвести. И когда младший шамес полез со своими советами: «Уважьте того, дайте этому», реб Йоше вполголоса осадил его: «А вас кто спрашивает?» и громко запел:
