Старший шамес тут же вспомнил, как приходил к нему какой-то человечек заказывать венчание по разрешению полоцкого даяна, а когда он, шамес, велел принести разрешение от настоящего раввина, человечек ушел и больше не появлялся. Значит, полоцкий даян, который однажды разрешил приносить деньги в субботу, сотворил еще большую мерзость и освободил от брачных уз агуну! Ладно, с младшим шамесом он сам справится, подумал реб Йоше. Он его, наглеца, муху ничтожную, вмиг выкинет из городской синагоги. Но полоцким даяном должен заняться реб Лейви Гурвиц, ведающий вопросами халицы и агун.
Реб Лейви Гурвиц в последнее время перестал вмешиваться в дела общины и редко появлялся в раввинском суде. Он привел домой из сумасшедшего дома свою дочь Циреле.
Он уже давно не надеялся, что жена его выздоровеет. Из больницы для умалишенных ее перевезли в еврейскую деревню близ местечка Валкеник, где содержались безнадежные, и реб Лейви каждый месяц отправлял часть своего жалованья одному тамошнему жителю, следившему за его больной женой. Но дочь Циреле, которая бушевала в отцовском доме, била стекла и хотела выбежать на улицу нагишом, переменилась в больнице и стала тихой, как голубка. Лицо ее озаряла бледная просветленная улыбка, точно после долгого и тяжелого сна. Врачи вызвали отца и сказали, что Циреле, возможно, поправится, но уверенности в этом нет. Реб Лейви подумал и решил забрать свою дочь домой.
Но когда Циреле привезли домой, улыбка ее тут же погасла. Она испуганно оглядывала стены, мебель, полки с книгами, свою комнату. Раввин заметил это и с дрожью подумал, что заблудшая душа, отосланная с небес обратно на грешную землю, выглядит так же, как его единственная дочь. Но вела она себя тихо, спокойно, и отец утешался мыслью, что так оно и должно быть, что должно пройти время, пока она снова привыкнет к родному дому. Если человека долго держать в темнице, а потом выпустить, ему тоже нужен какой-то срок, чтобы снова привыкнуть к дневному свету. Боясь нарушить покой дочери, целыми днями сидевшей в своей комнате, реб Лейви ходил по дому на цыпочках.
У свояков реб Лейви было много детей, и в каждой семье одна дочь звалась Циреле в память о старой раввинше. В юности ближайшей подругой Циреле реб Лейви была Циреле реб Ошер-Аншла. Когда больная вернулась домой из больницы, отец тут же рассказал ей, что ее двоюродная сестра Циреле, дочь реб Ошер-Аншла, уже стала матерью троих детей, и спросил, не хочет ли дочь повидаться с нею или с другими подругами. Не понимая, о чем идет речь, Циреле долго глядела на отца. И вдруг глаза ее расширились в немом испуге, и она задрожала всем своим тонким телом. Реб Лейви не сказал больше ни слова и тихо вышел из комнаты.
