– Что это было?
– Возьмите себя в руки, – усмехнулся Дьер. – Это так просто. Всего лишь умелые декорации. И девушка – всего лишь очень похожая на вашу. Особенно в полумраке.
Похожая на мою. Похожих на мою не бывает, подумал я. И все-таки, услышав про реальность эксперимента, я потихоньку стал успокаиваться, хотя успокаиваться причин не было. Я окончательно проиграл.
– Вы проиграли, Григ, – повторил мои мысли Дьер. – Вы вспомнили ситуацию. И единственным желанием было ее повторить. Вы вновь пожелали смерти.
Я отрицательно закивал головой.
– Нет, нет… Этого не может быть. Я любил ее и, наверно, люблю.
– Никто этого не отрицает, и тем не менее…
– Мне нужно подумать. Я не могу поверить в это. Я не мог убить. Мне нужно подумать…
И вдруг, уже почувствовав дыхание смерти на своем лице, в самый критический момент я вспомнил Гретту. Нет! Есть еще шанс! Гретта!
– Гретта! – воскликнул я и вскочил с места. – У меня есть еще шанс! Она со мной проводила все дни. Она жила со мной! Может быть, она что-то знает! Поймите же, даже если я виновен, я пока не могу это вспомнить! Мне для окончательного решения нужен хотя бы один свидетель той жизни! Тогда… В мае… Прошу вас, найдите Гретту!
Прошу вас…
Они молча направились к выходу. Но Дьер все же оглянулся на мои слезливые просьбы.
– Как вам будет угодно, ГРИГ. Мы сделаем это для вас. А пока думайте. Думайте, Григ.
И они захлопнули за собой дверь, вставив меня в полном одиночестве, на железной койке. Небритого, в помятом грязном костюме с цветком жасмина в петлице. Я пытался вспомнить. Я пытался разобраться и понять себя. Но единственное, что я пока понимал – это любовь к девушке по имени Маша. Возможно, только сейчас, увидев ее двойника, я окончательно осознал свою любовь. Как когда-то пытался заглушить ее, свою память, чувства дорогими вещами, пустыми фразами, желанием славы, и только теперь я понял, что я не жил эти последние годы. Что дорогие вещи, жажда славы – это всего лишь мираж, желание уйти от себя, от своей природы. И единственное настоящее в моей жизни – <175> это была любовь к Мышке. Да, увидев ее сегодня вновь, мне захотелось убить ее. Но не от любви ли? Возможно, когда-то сильная страсть толкнула меня на этот шаг.
Когда стоял выбор – благополучие, покой, слава или иллюзии, мечты в сумасшедшем ритме Моцарта. Я выбрал первое. И, возможно, не мог простить, что она смогла выбрать второе. Что уже без меня она будет любить жизнь, любить солнце, любить Моцарта и без меня встряхивать огненно-рыжими волосами. И кому-то другому петь великого композитора, имитируя игру на скрипке. Возможно, я ей это простить не мог. Но какое это уже имеет значение? Если я виновен – отвечу. Если нет жизнь все равно утратила для меня свой блеск и смысл. И я вдруг осознал, что в глубине души уже даже желаю, чтобы моя вина была признана. Я вдруг понял, что не хочу жить. Я устал жить. Я вдруг представил, если меня даже оправдают, мне придется возвратиться в свой пустой огромный, захламленный дом. Придется без конца щелкать фотоаппаратом и кланяться до земли нужным лицам. Нет, я этого уже не хотел. И, возможно, единственным желанием было желание вернуться в нашу с Мышкой каморку под протекающим потолком, к нашей музыке, сочиненной Моцартом когда-то специально для нас. Но это было невозможно и поэтому я искренне желал оказаться виновным. И уже без страха ожидал приговор. И впервые за долгие ночи, проведенные в камере среди топанья крыс, я спокойно и мирно заснул…
