Или: «Ленка видела, как на банкете ты с режиссером…» – и дальше что-то очень неприличное, совсем, до судорог. «Ты что?! Я? Я – с режиссером? Да я…» Все, готово. Сердце колотится, в глазах темно, чушь, галиматья, а никак не докажешь. Напротив тебя стоит веселый человек и с улыбкой говорит тебе невозможные гадости про тебя самого, а ты ни оправдаться, ни разуверить не можешь. Потому что у того человека четкая цель – вывести тебя из себя.
– Это духи, – постаралась пропустить мимо ушей я Олесины нарочные гадости. – Мне казалось, у них легкий запах, если тебе не нравится, я больше не буду ими пользоваться.
– Это – духи? Так воняют твои духи? – никак не могла угомониться Олеся. – Из чего их делают? Из дерьма?
Я знала, что завтра она придет на репетицию абсолютно нормальная. В новой пьесе ей дали хорошую главную роль, с монологами, с любовными сценами, с песнями, Олеся еще и пела замечательно. Так что завтра настроение у нее будет прекрасное. А сегодня она об этом не думает. Она думает о том, почему я, а не она, играю главную роль. А она стоит в толпе, в некрасивом платье, подчеркивающем ее живот и отсутствие груди, и вместе со всеми слушает мой монолог, который я читаю плохо, отвратительно, ужасно, бездарно, тупо, бессмысленно, убого, коряво, шепеляво, гнусаво, фальшиво! И понятно, почему меня взяла Осовицкая, она любит бездарных и страшных, она не берет талантливых на курс, запороть такой монолог, надо быть совсем серой бездарью, ни о чем, ни про что…
– Всё?
Пока Олеся выкрикивала свое актерское отчаяние, находила для него красочные слова, я старалась представить себя в стакане. Большой стакан из толстого стекла, за которым ничего не слышно и плохо видно. Там, снаружи, сидит человек, молодая женщина, с сильно начесанными волосами, в которые вставлен огромный фиолетовый цветок, напоминающий каракатицу с хищными цепкими щупальцами, женщина открывает рот, широко, он кривится в разные стороны, переливается лиловая перламутровая помада, густо накрашенные глаза смотрят не мигая, смотрят прямо на меня. А я – в стакане. Острые, яростные, ненавидящие искры из Олесиных глаз не достают меня, разбиваются о пуленепробиваемое стекло.
Я даже слегка взмокла, усиленно представляя себя в стакане. Но зато душа моя задета не была. Я встала, потрясла руками, ногами, покрутила шеей.
Олеся замолчала, тяжело дыша, с ненавистью глядя на меня.
– …! – выругалась она в завершение.
Все, ура. Если Олеся матерится, значит, она истощила запас обидных слов. Это ее обычная точка. Я как раз доделала прическу. В пуленепробиваемом стакане я же не просто сидела, а накручивала на горячую плойку волосы, красилась, надевала многочисленные бусы. Эсмеральда – цыганка, яркая, нарядная, ослепительно красивая…
