– Это хорошо… Недалеко… – Серегин имел в виду, что недалеко от Петровки, 38. – Живал там…
– Значит, сейчас прямо туда, а завтра, – начал было Басков, но Серегин мягко перебил его:
– А что мне там делать? Сколько сейчас по-московски?
– Ровно пятнадцать.
– Вот видите, я на запад летел, четыре часа выгадал. Надо употребить их на пользу. – Он показал Баскову свои наручные часы, на которых часовая стрелка упиралась в цифру семь, – Кстати, переведем-ка их.
– Но вам отдохнуть не мешает. Серегин провел тыльной стороной руки по подбородку.
– Не устал… А вот щетинку срубить действительно не мешает. Я ведь брился, если по-московски, в три часа ночи, а по-нашему в семь утра.
Басков предложил:
– Знаете что, Анатолий Иванович, поедемте ко мне. Сын на даче, жена на работе. Побреетесь, перекусим малость, машина нас подождет…
Серегин согласился:
– Ну что ж, годится.
– На Новослободскую, Юра, – сказал Басков шоферу.
Басков понял, что с полковником Серегиным ему работать будет легко и просто.
… На бритье и обед ушло полчаса.
– Ну пора зарплату отрабатывать, – сказал Серегин, вставая из-за стола. Спасибо за хлеб-соль.
– С чего начнем?
Серегин кивнул на груду тарелок в раковине.
– Посуду помыть надо.
– Жена управится.
Серегин серьезно посмотрел на Баскова.
– Я хотел бы взглянуть на пострадавшего.
– Там ведь, Анатолий Иванович, лицо – в крошку.
– Имею в виду наколку…
Без четверти шесть они, одетые в белое (даже ноги в белых полотняных бахилах), вошли в палату, где лежал пострадавший. Нет, лежал – сказано неправильно. Он был подвешен в воздухе на некоем, подобии гамака, растянутого между четырьмя никелированными металлическими стойками. Обритый череп блестел, как старый пожелтевший бильярдный шар. Укрытое до пояса простыней тело с обнаженным торсом было обвито разноцветными эластичными трубками, тонкими, как телефонный провод, и толщиной в мизинец. Трубки и трубочки змеились от ног из-под простыни, от рук, лежавших вдоль тела. Три трубочки, короткие, как стержень шариковой ручки, торчали из того запекшегося месива, которое должно было называть лицом, – две на месте ноздрей и одна на месте рта. В изножье стоял пульт, напоминавший приборную панель автомобиля, на нем горели красные, желтые, зеленые глазки индикаторов. В углу, подобный торпеде, тяжко утвердился голубой баллон с кислородом. Пахло лекарствами и чуть ощутимо кровью.
В общем, зрелище было не для слабонервных. Но те, кто пришел сюда сейчас, видали, увы, и не такое. Они были невозмутимы.
