Мусорщик | страница 12
Иногда ему чудилось, что мусор в квартире тает, куда-то бесследно исчезая. Тогда он подходил к красиво сложенным в углу старым чемоданам и тревожно их пересчитывал. Он морщил лоб и никак не мог вспомнить – было их три или четыре. Исчез один или все на месте?
– Слушай, ты что, выкинул чемодан? – подозрительно спрашивал он Проходящего.
У того округлялись глаза, рот вытягивался в баранку и все лицо превращалось в сплошную букву «о».
– Да за ради бога, – тряс он головой, – какой чемодан, что ты!
– Ладно, – примирительно говорил тогда Мусорщик, – не буду я ругаться, признавайся.
Но Проходящий только мотал головой.
А вещи пропадали.
Пропадал мусор.
Всё – мусор, все – мусор, бормотал Мусорщик. Люди – мусор, да и жизнь, она тоже – мусор. Он бормочет, спускаясь по лестнице ранним утром и бормочет, возвращаясь домой. Потому, что мусор – это понятно и привычно, а то, что принес с собой Проходящий – пугающе и ново. И даже если оно тебе и нравится, то лучше в этом не признаваться. Лучше не признаваться, что дома стало свободнее, что когда вечером ты засыпаешь, тебе и жутко, и сладко – приходят новые запахи, они будоражат и заставляют вспоминать. А когда в никуда исчезает мусор, тебе кажется, что ты раньше не дышал – а теперь вдруг научился дышать.
Лучше не признаваться. Потому что Проходящий принес не только запеканку и чистые полы, он принес тайны и странности.
К примеру, песни.
Проходящий любил петь. Он мурлыкал себе под нос что-то незатейливое, пока резал салат, вопил под душем, когда думал, что его никто не слышит, и напевал колыбельные мокрицам в туалете. А еще он стеснялся своих песен – и замолкал, как только понимал, что Мусорщик прислушивается.
Однажды вечером после ужина дом стал каким-то очень уютным. И Мусорщик даже разговаривал с Проходящим. Ему вдруг стало интересно, как тот жил раньше, до всего.
– Давай я тебе спою, – стесняясь, сказал Проходящий.
Снял со стены мандолину – видно было, что не в первый раз, но Мусорщик не рассердился, – и сел на стул. Превратился в улитку с домом наоборот, обняв мандолину так, что та вросла в него, заменила мягкий живот округлой скорлупой корпуса.
Вздохнул, как вздыхают перед тем, как кинуться в ледяную воду, и заиграл. Странное, знакомое, позабытое. Его пальцы легко прикасались к струнам – будто бабочки вспархивают неслышно – и в доме все превратилось в музыку. Проходящий запел. Слова незнакомого языка были мохнатыми и округлыми. Мусорщик не понимал ни слова, но это была она – мамина песня. Странные и печальные напевы, словно из далеких и непонятных стран, где воздух, может быть, пахнет морской солью или апельсиновыми деревьями, цветущей черемухой или свежей огородной зеленью.
