Время шло, солнце покидало небосвод, а Антоний все не двигался и не произносил ни звука. Он не тронулся с места, даже когда толпа, окружавшая его, постепенно передвинулась ближе к реке, к египетским судам, а его собственная свита постепенно слилась с массой людей, собравшихся в гавани. Наконец он остался один.
Женщина на корабле казалась одинокой, как и он, хотя была окружена приближенными, все взгляды были устремлены только на нее. Она сидела недвижно, огромные глаза отрешенно смотрели поверх толпы на берегу.
На мгновение Луцию почудилось, что это не живая женщина, но лишь видение, а корабль полон призраков и бесплотных духов.
Вдруг он заметил какое-то движение — молоденький матросик, ловкий, как обезьяна, уверенно, как на каменном полу, стоял на узком канатном мостике. Одна из граций краем глаза неотрывно следила за ним. У него и у нее был один и тот же овал лица, темные оленьи глаза, иссиня-черные пышные вьющиеся волосы; позы обоих были одинаково непринужденными, движения легки и свободны. Брат и сестра? Или сын и мать?
Мальчик поймал ее взгляд. Женщина слегка нахмурилась. Он застыл на месте, всем своим видом выражая и недовольство и безусловное подчинение ее воле. Нет, не сестра, мать; только матери дана такая власть.
Луций нашел это забавным. Все неземные существа, так напугавшие его, оказались вдруг обычными людьми. В глазах ребенка не было страха, в поведении матери — ни намека на тиранию. На минуту он совершенно растерялся, почувствовав симпатию к царице, имевшей таких славных подданных.
Как бы то ни было, Клеопатра должна быть осторожной.
Корабль встал на якорь, но царица не спустилась — пусть триумвир, если ему будет угодно, сам придет к ней. Но он оставался неподвижен и, казалось, наслаждался музыкой, тонущей в тишине площади, и живой картиной, персонажами которой были царица и ее придворные. Спектакль окончен — публике положено аплодировать и отправляться по домам.
Луций взглянул на Антония: тот выглядел спокойным и непреклонным.
Наконец, когда стало казаться, что и в порту Тарса египетская царица недоступна и недосягаема, с судна спустили лодку — небольшую позолоченную ладью с гребцами в белых, светящихся на солнце юбках. Среди них находился тот, кого все ожидали. Он был в обычной египетской одежде, точнее, в платье жреца из белого льна, очень тонком, казавшемся почти прозрачным; на груди красовалось массивное золотое украшение; волосы — нет, парик — были уложены в искусно заплетенные косы. Глаза на смуглом морщинистом лице были разрисованы так, Как сумеет не каждый египтянин.
