Тварь сама пришла на помощь: издав подобие вздоха, она шумно пошевелилась — зазвенели когти, брякнули друг о друга клыки.
— М-м-му… — задушенно протрубила скотина и подняла лапу.
Пошевелив в воздухе когтями, она вдруг резко ударила себя в грудь.
— Де! — вырвалось из недр груди.
Коготь опустился к мягкому брюху, оттянул шкуру:
— Ть… — отпущенной резинкой шлепнула упругая шкура.
Тварь задрала лапу выше, коготь переместился к наростам гребня:
— С-с-с-с-со-о-о-о… — тонко запели-заскрежетали щетины.
Еще один удар в грудь:
— Н!
Поведение обескураживало, ритуал наводил ужас — даже на меня, честно-честно. Что она хочет сделать? К чему она готовится?
Скотина повторила последовательность жестов. Замерла. Еще раз — и снова замерла. Она что-то показывает? Грудь, брюхо, спина, грудь. Да черт его знает! Может, это бессмысленно так же, как виляние хвостом у собаки — просто собачья эмоция, никакой информационной нагрузки! А если сообщение? Если скотина показывает, что Валя у нее в животе?
Господи, что за бред???
— Де! — била себя тварь.
— Ть… — чпокала кожа брюха.
— С-с-со-о-о-о… — шелестели чешуйки.
— Н! — утробно гудело внутри.
Деть. Сон.
У скотин нет пасти, речь им недоступна — в том понимании, которое мы вкладываем в термин. Но когда мы хотим сымитировать летящего жука, мы жужжим ртом, поскольку крыльев не имеем.
Деть. Сон.
— Ребенок спит? — робко спросил я.
— М-м-му! — коротко протрубил хоботок.
Скотина поднялась и, оглядываясь, пошла в сумерки.
Твою мать! Они еще и разумны… Нет, я и раньше нисколько не сомневался в сообразительности скотин, но даже в самых смелых мечтах не мог представить их за той гранью, которая разделяет умных животных и разумных существ!
Оставив ружье на поляне, я шагнул следом. Надежно укрытое от глаз паутинной галереей, расположилось на ночлег целое семейство. Впрочем, почему только на ночлег? Возможно, это место было их постоянным убежищем. Домом. У входа нас ждала еще одна взрослая особь, в дальнем конце галереи маячила, тревожно перетаптываясь с ноги на ногу, другая. Вглядываясь до рези в глазах в густой полумрак, я видел мягкие, пушистые кроватки-гнезда, в которых спали детеныши. Большие «кровати» взрослых скотин пустовали.
Слева направо, от одной стены галереи до другой, был растянут гамак. Сперва я не поверил глазам — но это действительно был гамак! Сплетенный из паутины, корявенький, но легко узнаваемый. В гамаке умиротворенно посапывала девочка. Под гамаком… Я едва не рассмеялся, настолько нелепым показался мне предмет, стоящий внизу, — аккуратно сымитированный из местных водорослей ночной горшок. Видимо, скотины посчитали его непременным атрибутом спальни человеческого детеныша.
