— Мама, — повторяет Егор. — Ты как здесь оказалась?
Он понимает, как это глупо, но не знает, что еще сказать. Не может двинуться навстречу, не может сглотнуть ком в горле.
— Проведать тебя пришла. Ты как живешь? Женился, на работу устроился?
Она говорит так, как будто они не виделись всего неделю. Она умерла пять лет назад.
— Нет, мам, не женился. А работа есть, хорошая, по специальности.
Все это — мама на церковном крыльце, он, стоящий столбом, — нереально, как в типичных голливудских кинофильмах, и отдает фальшью. Но мама здесь, и разговор надо закончить.
— Зря, Егор. Что же ты, женщину подходящую встретить не смог?
— Была одна, но как-то не сложилось.
— Не сложилось! Ты совсем не меняешься, все время у тебя что-то не складывается. Пора бы повзрослеть.
Она так говорила всегда: пора то, пора сё. Он всегда злился на нее за вечные придирки. Разозлился и сейчас.
— Мама, я в состоянии разобраться сам!
— Не сомневаюсь — можешь, конечно. Только вот до сих пор почему-то не разобрался! Ни с жизнью со своей, ни с головой! — Мама неопределенно взмахивает рукой.
— А что не так с моей жизнью? Что ты вообще знаешь о моей жизни?
— Все я знаю. Я твоя мама как-никак.
Такая типичная для них ссора и такая ненужная и нелепая, особенно здесь. Господи, да он ведь не видел ее пять лет!
— Я скучаю по тебе, мам. Ты не переживай — все у меня наладится: и жена будет, и деньги, всё.
И мама как-то сразу остывает, улыбается — он так редко видел это в последние годы ее жизни — и кивает.
— Ты не скучай, Егор. Ты живи, как живется, и будь счастлив. Ну, пора мне.
Она поворачивается и исчезает за дверью церкви. Егор точно знает, что идти за ней не надо. Она всегда желала ему только добра — и когда придиралась, и когда ругала, и когда уговаривала пойти на экономический… Только понимала добро по-своему.
Он ловит себя на том, что плачет. Вытирает рукавом слезы и оглядывается — площадь по-прежнему пуста.
Ему хочется, чтобы рыночная площадь снова заполнилась людьми, хочется бродить среди них и смотреть на их будничные заботы. Одиночество сейчас особенно невыносимо. Но никого нет. Он садится на ступени и прячет лицо в колени.
— Ты чего, Егор?
Егор вскакивает и ошалело смотрит на Машку. Матушка посодействовала, не иначе.
— Ты что так смотришь?
— Не ожидал тебя здесь увидеть.
— А ревешь чего?
— Да так…
Егор стыдится своих слез, а больше всего — того, что Машка их увидела. Она не выносит плачущих мужчин.
— Боже мой… Ты не меняешься! — Машка картинно закатывает глаза.
