Только видит Федя: старуха на крыльцо мотнулась.
— Тс, — цыкает ей Федя, — ты, чертова старуха. Гм… Притча. Не слышит, чертова бабка, сук ей в нос.
Просидели час. Тихо.
Заспалась, должно быть, Маруся-американочка. Еще час просидели. Федюша начал засов ножом ковырять. Ножом отодвинул засов.
— Сейчас, — говорит, — братцы.
И сам по двору тенью.
Только прибегает обратно — глаза круглые и сам не в себе очень:
— Нету, — говорит, — американки. Ушла чертова Маруська. С полуротным с Овчинкиным вовсе ушла. Сама старуха — сук ей в нос — призналась. Дескать, полуротный Овчинкин к вечеру вестового засылал, а к ночи и сам в гости пожаловал. Жрали, — говорит, — очень даже много, и все жирное, и спать легли вместе. А утром полуротный из дому и Маруська с ним. Вовсе ушла чертова Маруська. Что ж теперь? Гроб.
Вышли на двор. Ушла, мать честная, и следов нет.
Посмотрел Федя на солнце, на дорогу посмотрел. И куда ушла? В какую сторону? Без компаса никак нельзя узнать.
— Эх, испортила американка жизнь! Угробила, чертова Маруська. Очень даже грустно сложились обстоятельства.
Посмотрел Федя Лохматкин на Марусин дом — сосет сердце.
«Красавица», — подумал.
В окно глянул, а в окне старухин нос.
— Тьфу ты, мерзкая старуха, до чего скверно смотреть.
А тут Ерш, лицо — улыбка.
— Что ж, — говорит, — братцы, товарищ Федя, — судьба. И какая там война? И какой государственный масштаб? В лесок уйдем. Прямая дорожка без компаса.
И трое зашагали в лес.
7
Бродили в лесу до вечера. А вечером повис над болотом серый туман, и тогда все показалось бесовским наваждением.
Огонь развели веселый, но было невесело. До утра просидели очень даже грустные, а утром дальше пошли.
Прошли немного — верст пять, и вдруг закричал Ерш:
— Едут!
Верно. Вдали негромко звенели бубенцы.
— Едут! — застонал Ерш. — Тащите бревно… Тащите же бревно, сук вам в нос.
Но никто не двигался.
А у Ерша паучьи руки — очень ему трудно из канавы бревно тащить.
Однако, тотчас выволок бревно это и накатил на дорогу.
Били железом по камню лошади, и за поворотом показалась желтая повозка с седоком.
— Стой! — закричал Ерш. — Идем же, братцы, товарищ Федя.
— Стой, постой! — повторил Ерш и вытащил нож, подбегая.
— А-а… — дико закричал седок.
Во весь рост встал. Трясется челюсть. В руке револьвер. Вздрогнули лошади, лес ахнул тихонько.
— Братцы, — тонко закричал Ерш, — так нельзя. Он с револьвером…
И хотел к лесу. Но упал лицом в грязь и затих.
Выстрелил два раза седок. Железом бешено забили лошади, и скрылась желтая повозка.
