Конечно, все они, толпой и поодиночке, книжку эту искали во всех возможных местах и всеми возможными способами и, естественно, не нашли. А поскольку библиографические, равно как и любые другие сведения были тогда доступны с трудом, то все постепенно примирились с тем, что с поистине тютчевской требовательностью к себе их любимый автор издал свою предыдущую и, судя по всему, первую, и к тому же коллективную, книгу прочно осевшим у немногочисленных истинных ценителей вдали, так сказать, от обезумевшей толпы крошечным тиражом, да к тому же задолго до того, как им повезло натолкнуться на его вторую и, хотелось бы надеяться, не последнюю. Так что мне приходилось время от времени выковыривать из глубин своей стихолюбивой памяти что-нибудь, отвечавшее двум основным условиям: во-первых, это выковыренное не должно было быть чем-то общеизвестным и могущим вызвать разоблачительную реплику типа: «Какой же это Автандил! Это же Икс!» (да еще, не дай Бог, тот самый Икс, которого все они дружно не любили, скажем, за излишнюю гладкость стиха, или за дурного вкуса рифмы, или за попытку подлизнуться к властям предержащим, или за что-то еще столь же достойное осуждения со стороны людей понимающих), а во-вторых, оно же должно было железно укладываться в те экспектации, кои автандильцы прилагали ко всему тому, что, по их мнению, было произведено на свет их любимым автором. Впрочем, нарывать нечто, соответствующее этим исключающим мое разоблачение условиям, мне удавалось в количестве вполне достаточном, так что в качестве источника информации о творчестве раннего Автандила я прижился совершенно. Припоминаю даже, что с течением времени я обнаглел настолько, что периодически подсовывал их вниманию совершеннейшую классику, уповая лишь на то, что строчки можно было раскопать лишь в третьем или четвертом томе полного собрания маститого автора, а так далеко по корешкам кружковцы, судя по моим наблюдениям, практически не заходили, сберегая драгоценное время на автандильские бдения. И ведь сходило! Помню даже, как с понятным волнением стоящего прямо на мине сапера я зачел небезызвестное:
Вплоть до колен текли ботинки.
Являли икры вид полен.
Взгляд обольстительной кретинки
Светился, как ацетилен.
[33]И вместо драматического разоблачения был вознагражден гулом одобренья и даже, я бы сказал, сладким ропотом хвалы в связи с раскрытием новых граней таланта Автандила как меткого бытописателя. А кто-то, не припомню кто, даже глубокомысленно прокомментировал в том смысле, что вот, дескать, сколько бродит вокруг написанного им и еще не собранного и как быстро все это бродящее превращается в поэзию практически народную — так легко проникают сквозь кожу и поселяются под ней, словно всегда там и жили, его безукоризненные строки. Так что, можно сказать, на чужих горбах периодически въезжал я в кружковский рай...
