Все эти Берлиозы и Гюго, все эти пресловутые реформаторы не дошли до отрицания тех законов, о которых мы говорим, но они хотят, чтобы мы поверили, будто можно создавать нечто вне истины и разума.
Дневник Делакруа
Но разумеется, если на вечерах и обедах у Жорж Санд кто-либо и слушал Эжена, раскрыв рот. стараясь запомнить каждое слово, так это Оноре де Бальзак.
Разговоры и мнения Эжена Делакруа почти буквально воспроизведены Оноре де Бальзаком на страницах «Человеческой комедии».
В повести «Неведомый шедевр» Бальзак читает мысли Эжена, как будто тот ему подсунул дневник:
«Я не вырисовывал фигуру резкими контурами, как многие невежественные художники, воображающие, что они пишут правильно только потому, что выписывают гладко и тщательно каждую линию, и я не выставлял мельчайших анатомических подробностей, потому что человеческое тело не заканчивается линиями... Натура состоит из ряда округлостей, переходящих одна в другую. Строго говоря, рисунка не существует!.. В природе, где все выпукло, нет линий: только моделированием создается рисунок, то есть выделение предмета в той среде, где он существует. Только распределение света дает видимость телам!..»
«Задача искусства не в том, чтобы копировать природу, а в том, чтобы ее выражать. Ты не жалкий копиист, а поэт!»
Пресловутая химия Эжена Делакруа, его точные выкладки, его трезвый расчет для одной только цели — преображение мира, единение душ, коммуникабельность: художник как бы прививает мир одиноким человеческим душам, разрушает плащ из свинца, возвращает единство — вот миссия живописи, которой по неразумию пренебрегают Энгр и его команда. Они берут мир изолированным и на своих холстах возвращают его изолированным — мир, вещи, предметы, тела. Скучный, убийственный, бесчеловечный мир классицизма. В «Хиосской резне» больше человечности, чем в самом добродетельном из их худосочных полотен. «Хиосская резня» и «Сарданапал» — это Париж, такой, каким его видел Оноре де Бальзак.
«...Не надо много слов, чтобы физиологически объяснить чуть ли не адские отсветы на лицах парижан — о, эта инфернальная химия! — ибо адом прозван Париж не только ради шутки. Это ад в буквальном смысле слова. Там все дымится, всё горит, все блестит, все пылает, испаряется, гаснет, вновь загорается, искрится, сверкает и испепеляется. Всегда пребывая в состоянии плавления, социальная природа Парижа, подобно живой природе, как бы говорит после каждой завершенной работы: «А теперь за другую!»
