— Сам учитель! Унгра узнал, что у меня высокочтимый гость из России, и просил вас навестить его.
Так неожиданно Ахтубин попал во дворец к президенту. Его провели через два десятка комнат. В каждой — музейная мебель; шаткие резные светильники, табуреточки с инкрустациями, диваны с ковровыми подушками, где никто никогда не садился; ценные картины, которые некому было рассматривать. А в последней, самой простой комнате, без картин и украшений, Ахтубин увидел знакомые лица — сухонького Унгру и лоснящегося Чарию.
Президент был джанг по национальности, Чария — джарис, беседовать им приходилось на языке бывших колонизаторов. Поэтому и Ахтубин мог понимать без переводчика.
— Сын мой, Чария, — говорил президент своим сипловатым полушепотом. — Мне нужно возложить на тебя бремя неблагодарных забот. Я хочу, чтобы ты принимал послов, подписывал бумаги, приветствовал делегации, пил и кушал за меня на банкетах. Увы, повседневные мелочи поглощают мои часы, а мне нужно много и неторопливо думать о главном. Я хочу назначить тебя хранителем минут президента.
Чария, поклонившись, выразил согласие трудиться двадцать четыре часа в сутки, начиная с завтрашнего дня. Но сегодня вечером он хотел бы... он обещал...
— Тебя ждет женщина, сын мой?
Чария смущенно усмехнулся.
— Я еще не стар, учитель... и я недостаточно мудр.
— Не осуждаю тебя. Я не сторонник буддийского отречения от радостей. Поэт сказал: «Самое прекрасное на свете — глаза любящей женщины и лепет маленького сына». Иди, не томи ожидающую тебя.
Чария вышел, откланявшись. Президент пристально взглянул на русского гостя.
— Вы слышали, о чем я говорил с Чарией? — спросил он. — В тюрьме у меня было довольно времени, я мог годами размышлять о путях к свободе. Сейчас мне нужно еще больше времени, чтобы обдумывать пути свободного государства («А он дальновиднее, чем Дасья», — сказал себе Ахтубин). Я выслушал сегодня князя Гористани, верховного жреца Солнца и американца Сайкла. Мне не приходилось еще беседовать с коммунистом из России. Я хотел бы слышать ваше слово, дорогой гость.
Ахтубин, поблагодарив за честь, стал отказываться. Он не глава делегации, не официальный представитель, он слишком мало времени провел в Джанджаристане, чтобы позволить себе рассуждать о путях развития страны.
— А я не прошу у вас вежливых слов,— сказал президент. — Коммунисты моей страны резковаты, но откровенны. В свое время они называли меня пособником помещиков, — добавил он с обидой, — но только потому, что искренне считали меня пособником.
