— Вы ненавидите свою мать?
— Нет, — удивленно ответил он, — я ее люблю.
— Значит, он винит в своем позоре отца, — подумала она. Как странно… Обычно сыновья обвиняют мать…
Он почувствовал, что его так тянет к ней, что надо этому положить конец, и резко сказал:
— Если вы имеете на меня виды, Анна, то я говорю: нет. Я недоступен.
— Вы женаты или у вас есть возлюбленная?
— Нет, не было и не будет, ни жены, ни возлюбленной. В моей жизни нет места для женщин. Я ни в ком не нуждаюсь, только в самом себе.
— Это звучит холодно и жестоко, Стив. Одинокие люда несчастливы.
— Может быть, но мне это подходит. Связать с кем-нибудь свою жизнь значит стать уязвимым. Пока я один моя броня непроницаема, я никогда не потерплю поражения. Мой девиз: быть сильным и умелым.
— И вы никому не доверяете и никого не подпускаете к себе? — спросила она.
— Да, так. Я верю только в себя самого.
— Но ведь жить так очень тяжело, Стив!
— Вовсе нет.
— И вы никогда не измените свою жизнь?
— Никогда.
— Не верю вам.
— Почему?
— Мне кажется, вы не сможете прожить всю жизнь в одиночестве. Вы сами себя не знаете.
— Вы думаете? Такой мужчина, как я, не станет жить рядом с женщиной — я возьму у нее то, что мне нужно, а остальное мне ни к чему. Берегитесь таких дьяволов, как я, Анна. Мы опасны, мы эгоисты, и верить нам нельзя. — «Я еще хуже, но об этом ты не узнаешь…» — добавил он про себя.
Так ты боишься меня, подумала Анна. Вслух же сказала:
— Хотите, я докажу вам, что вы в себе ошибаетесь?
— Может быть, и докажете, но лучше не искушайте судьбу, а поверьте тому, что я сказал. Подумайте, и вы поймете, что я опаснее самой неистовой бури. Вернитесь в лагерь, буря не стихает, одной выходить в непогоду не следует. Никогда больше так не делайте.
Джинни почувствовала двойное значение его слов.
— Стив…
— Прочь, женщина, не то пожалеешь. Слушайся, пока я не вышел из себя… Джит! — выкрикнул он на индейском наречии.
Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду, потом прислонился к дереву, глубоко дыша, чтобы успокоиться. Он прогнал ее, хотя больше всего на свете ему хотелось схватить ее в объятия и целовать. Он возмущался самим собой — какой дурак! «Нигуйяа» — голова, набитая камнями! Его сердце ныло — этого никогда с ним не случалось. Почему он открыл ей свой унизительный и горький секрет? Она растревожила его, выбила из колеи своими пылкими словами, выражением лица, движениями… Но она была «нту’и идзии» — «плохое лекарство», лекарство, которое его не исцелит.
