Свою же мать Масуд не любил, да и не уважал. К тому же видел он ее редко: Бесиме не проявляла к жизни сына никакого интереса. За что в собственном доме и жила изгоем: отец Масуда вскоре после рождения сына взял вторую жену, кормилицу малыша, добрую толстушку Зухру. Она и заменила ребенку глупую мать, которую напугало родимое пятно сына.
То самое, о котором уважаемый имам сказал:
– Это не печать Иблиса Проклятого, сын мой, отнюдь, просто Аллах в своей необыкновенной милости показал, что твоему первенцу суждена долгая, однако не самая простая жизнь.
Парус хлопнул в последней надежде поймать хоть слабый ветерок и упал – зной уже третий день казнил путников. Не спасала ни близость воды – горькой воды Полуденного океана, ни нетерпение, что снедает путника в нескольких днях пути от родных берегов, ни прохладный ветер, ибо покинул он странников три дня назад.
Самым нетерпеливым из всех пассажиров был Масуд. Желание похвастать перед отцом своей первой удачной сделкой гнало его домой. Однако мудрость, присущая юноше с младых лет, удерживала его и от суетливого хождения по палубе, и от ежеминутного взгляда в морские просторы в ожидании появления берега. Поэтому Масуд, удобно устроившись на бухте толстого пенькового каната в эфемерной тени мачты, выводил букву за буквой, записывая в толстый дневник и свои расчеты, и свои мысли, дабы не забыть ничего по-настоящему важного.
Однако полуденный зной смешал в его разуме и воспоминания детства, и рассказы родственников, и впечатления от первого долгого странствия по торговым делам. Чем больше пытался сосредоточиться на делах Масуд, тем ярче вспоминал дни, когда был совсем крохой. Даже сейчас, в свои двадцать лет, он мог с легкостью оживить перед мысленным взором каждый день своей жизни и каждое по-настоящему важное событие. Хотя, говоря по совести, если тебе три или пять, то любое событие в твоей жизни более чем важно. И дар его, временами тяжкий, как камень, а порой необходимый, как глоток воды в пустыне, был для этого весьма кстати.
И еще вспоминал Масуд сказки – удивительные сказки со всего огромного мира, которые так любила рассказывать его добрая Зухра, кормилица, которую называл он всегда матушкой и которая говорила ему «сыночек» чаще, чем родители… О нет, Аллах всесильный, чаще, чем отец. Именно ей, Зухре, и решился доверить малыш Масуд страшную тайну.
Тогда ему было почти пять – до дня рождения оставался месяц с небольшим. Весеннее тепло согревало сад, в ветвях пели птицы. Зухра, сидя на низенькой скамеечке, рассказывала ему дивную сказку, а руки ее, нежные и заботливые, вышивали ворот праздничной рубашки – добрая кормилица не признавала одежды, шитой посторонними, и потому его, своего «сынишку» Масуда, одевала лишь в то, что сшила сама, как бы сурово ни хмурил брови Рахим.
