Мудро написал о Маяковском Андрей Платонов: «Он был мастером большой, всеобщей жизни и потратил своё сердце на её устройство» . Маяковский, как всякий великий художник и человек великого времени, носил в себе «спасительный яд творческих противоречий» (слова Блока). Смысловая бездонность этой метафоры-символа, «лирической величины», очевидна. И вообще, и в связи с Маяковским. Подобный «спасительный яд» питает творчество великих поэтов. Применительно к Маяковскому «Неволя» и «Величие» равновелики. И отрицать ради торжества одного из начал другое – невозможно. Особенно если это воплощено «языком взбудораженной совести» , если воспользоваться гениальной сентенцией Иннокентия Анненского. Или, несколько по-другому, прямо о Маяковском, о его искусстве – оправданное умение «находить адекватно сильные слова, чтобы выразить высшие страсти нашего времени» , – как некогда писал Д. Мирский.
Юрий Олеша в своих воспоминаниях рассказал, как он, узнав, что Всеволод Мейерхольд собирается экранизировать «Отцов и детей» Тургенева, спросил режиссёра, кого он хочет пригласить на роль Базарова. Мейерхольд ответил: «Маяковского». И сегодня выбор Мейерхольда бесспорен. Маяковский в своём роде Базаров русской поэзии. И не только по причинам крайнего нигилизма и каких-то личных черт, роднящих его с тургеневским героем, но и коренящихся в глубинах русского и мирового типа. По многим мемуарным сочинениям известно, что Маяковский любил этот образ. Скорее всего, даже глаза у Евгения Базарова были схожи с «невыносимыми» глазами Маяковского (свидетельство Олеши). Если бы отцу русского и мирового нигилизма Базарову был ниспослан огромный поэтический дар, то герой «Отцов и детей» мог бы зваться Владимиром Маяковским.
Изобразительная мощь Маяковского, любовь к метафизике и склонность к диалектике соседствовали у него со свободным артистизмом, подчинённым нравственному закону, а потому ещё более свободным. Отсюда те колоссальные изменения и новшества, внесённые им в самую суть поэтического искусства, в стилистику и поэтику, что привело к созданию художественного мира в новизне и свежести. Учитывая большое количество агитпроповской трескотни, а порой и власти формального шаблона. Не об этом ли у Осипа Мандельштама (1922): «Великолепно осведомлённый о богатстве и сложности мировой поэзии, Маяковский, основывая свою «поэзию для всех», должен был послать к чёрту всё непонятное[?]» ?
Как это ни покажется странным, несмотря на различные формы воинствующего и даже издевательского атеизма поэта,
