«Вы еще расскажите нам об излишках и прибыли, — прервал ее редактор отдела культуры и театральный критик доктор Бенедикт Вендланд. — Мы ведь тоже читали «Капитал», дорогая фрейлейн Гёбель. Маркс развивает любопытные теории. Но, во-первых, он жил много лет назад, а во-вторых, отмена частной собственности на средства производства все равно не решит всех проблем человечества».
Но Хильда не сдавалась:
«Никто из вас не станет утверждать, что мы живем в разумно устроенном мире. Но изменение существующих отношений отнюдь не является нашим долгом, пусть даже мы сослужим этим добрую службу большей части человечества, так, по-вашему?»
«Браво, детка, дай этим закоснелым писакам!» — поддержала свою протеже Сибилла Кнайф.
Доктор Вендланд проигнорировал ее замечание:
«Главное для человека — это знать, как наиболее верно выразить в творчестве свою точку зрения, и понимать, каким надо быть, чтобы быть человеком. Это не мои слова, фрейлейн Гёбель, это сказал великий мыслитель из Кенигсберга. Об Иммануиле Канте будут говорить и в то время, когда о докторе Марксе все уже забудут».
«Во времена вашей молодости вы, вероятно, принадлежали к числу людей, желающих сделать мир лучшим, коллега? В определенном возрасте все гонятся за социалистическими утопиями. И наша зависть, юная и одержимая, коллега, имеет право на свои фантазии и заблуждения, — с улыбкой снисходительного превосходства умудренного опытом человека обратился к Хильде Кляйнфельд. — Видите ли, моя маленькая фрейлейн, молодость всегда стремится к переменам, перестройке. Но как только вы создадите свою семью и станете матерью, все ваши помыслы пойдут по одному руслу: обслужить и сохранить семью, очаг».
«Аминь!» — насмешливо произнесла Сибилла Кнайф.
«Вы кичитесь своим образованием, а на самом деле скрываете за ним свою беспомощность! Вы прекрасно понимаете, что происходит кругом. И только лень и привычка к удобной жизни мешает вам выйти из игры — ведь пока еще вам живется совсем неплохо. Но это только пока. Послушаешь вас, так вам и Гитлер хорош. Он-то, по крайней мере, откровенно заявляет, что хочет получить самый большой кусок от мирового пирога».
Тут все начали говорить разом, перебивая и не слушая друг дру>га. Мужчины были так взбудоражены, что даже забыли о вежливости. Всем казалось, что, чем громче они кричат, тем больше правоты в их словах.
В комнату вошел главный редактор, но в пылу спора его никто не заметил, и он спросил Хильду с преувеличенной озабоченностью:
