Но оставим его пока и последуем за Астеродамом, который. выйдя из башни, направился в свой волшебный дворец, стоявший на самой вершине горы, недоступной для простых смертных. Луна сияла во всем блеске, когда он достиг этого чудного здания, которое все целиком было сооружено из разноцветных камней. Навстречу волшебнику вышла его единственная дочь, Ирея, которую он любил больше всего на свете и которая также очень любила его. Мать Иреи была простая смертная. Она умерла несколько лет назад, оставив дочери талисман: это было простое золотое колечко, совершенно гладкое и тонкое. Ирея всегда носила его на указательном пальце левой руки. Стоило только ей надеть его на один из пальцев правой руки, и никакая волшебная сила не могла уже иметь над нею влияния.
— Что ты так поздно, отец? — спросила она Астеродама.
— Сегодня мне удалось осуществишь свою давнюю мечту, — отвечал весело волшебник. — Я приобрел соловья, в которого превратил человеческое сердце. Пойдем со мною, послушай, как он поет.
Волшебник с дочерью вошли в одну из обширных зал, где в таком изобилии красовались редкие растения тропических стран, что они скорее походили на цветущий лес. Здесь Астеродам запер соловья в золотую клетку.
— Ну, спой же, голубчик, что-нибудь, да повеселее, потешь меня и мою дорогую дочку, — проговорил волшебник, потирая от удовольствия руки.
Соловей запел, повернувшись на жердочке к Ирее. И странное дело, он пел по-соловьиному, но смысл каждой его ноты был понятен, точно человеческое слово. Только напрасно Астеродам воображал, что соловей его запоет веселую песню. Напротив, соловей разливался в жалобных звуках. Он пел про жаворонка, резвящегося в поднебесье, про мирное счастье малиновки, которая устроила себе гнездо в густой листве векового клёна и вывела малюток; про орла, витающего под облаками и вдыхающего полной грудью чудный воздух свободных, открытых пространств.
Он сравнивал с ними свою участь. Ему было душно в этой зале, наполненной тропическими растениями. Ему казалось, что клетка давила его со всех сторон, как золотые тиски. Он рвался на простор, на волю, туда, где синеет вековечный лес, где тысячи пернатых славят Бога кто как умеет.
И чем дальше, тем грустнее становилась песня соловья. Звуки слабели, замирали, наконец превратились в мелодические рыдания.
— О, отец! — воскликнула Ирея, в сердце которой горячим ключом закипело сострадание, — возврати свободу этой бедной птичке. Возврати ей счастье!
