У каждого из нас есть такой свой мир — мир нашего детства. Мечты и надежды, которые покажутся смешными всякому, кроме нас самих… И, наверное, у каждого есть и какое-то особое место на земном шаре, которое мы представляем себе райски прекрасным, потому что мы бывали там в детстве и больше туда не возвращались. Вот этот особый и родной каждому мир детства (вернее, отрочества) очень хорошо воспроизведен в романе. Окрестности города Лас-Пальмас, суровые нравы исконных жителей этого края, старинные легенды — все это возникает в неразрывном переплетения с внутренней жизнью девочки Марты. Тут и мечты о писательстве, о далеких городах, об интересных людях, и полудетская любовь к художнику Пабло, и пробуждение чувственности, и неясное томление.
Как всегда у Кармен Лафорет, заглавие романа многозначительно и символично. «Остров» — это не только прекрасная Гран-Канария, но это также детство героини, особый духовный мир детства, отделенный, подобно острову, океаном непонимания от материка быта, от пошлой повседневности «взрослых». «Демоны» — это «хитросплетения человеческих страстей» (так поясняет писательница).
В двух первых романах определилась, может быть, самая заметная черта таланта Лафорет. Это ее умение изображать пошлую прозу буржуазной жизни. Писатели-реалисты, начиная с Бальзака и Теккерея и кончая Франсуа Мориаком и Кронином, провели грандиозную аналитическую работу: со скрупулезной тщательностью они исследовали и с жестокой непререкаемой наглядностью показали нам, что происходит с буржуазной семьей, то есть семьей, объединенной не столько узами родственной привязанности, сколько общей собственностью. Семья, предназначенная быть ячейкой любви, взаимопомощи и поддержки, превращается в ячейку ненависти и взаимного истребления. В двух своих первых романах Кармен Лафорет примыкает к этой линии критического реализма, продолжает ее.
В центре «Острова и демонов» большая семья, члены которой связаны тяжкими, гноящимися, как старые запущенные раны, отношениями. И как переплелось в этих отношениях искреннее и лицемерное, страстное и расчетливое! Как тут отделить ревность, ущемленное самолюбие, обиду от потаенной алчности и хитрости? Где кончается у Хосе благодарность и любовь к мачехе Тересе и начинается страх упустить ее наследство, давно уже прибранное им к рукам? А у его жены Пино — где проходит граница между истеричностью усталой и озлобившейся в затворничестве женщины и хладнокровной спекуляцией на больных нервах?
