Краем глаза я видела в зеркале, словно воплощение моей бесплотной юности, свою тощую долговязую фигуру и рядом прекрасную, точеную руку Ангустиас, судорожно впившуюся в спинку стула. Белую руку с крупной и мягкой ладонью. Чувственную руку моей тети, сейчас бесстыдно кричащую судорогой пальцев громче, чем ее голос.
Я была взволнована и даже напугана; к тому же безумие Ангустиас грозило захватить, увлечь и меня.
Она замолчала, только дрожала и плакала. Ангустиас редко плакала искренне. Слезы очень портили ее, но сейчас, когда она вся сотрясалась от рыданий, ее плач не внушал мне отвращения, даже доставлял некоторое удовольствие, подобное тому чувству облегчения, которое испытываешь, когда разражается гроза.
— Андрея, — мягко заговорила она наконец. — Андрея… Я должна поговорить с тобою совсем о другом. — Она вытерла глаза и стала считать. — Впредь тебе придется самой получать пенсию. Ты сама будешь отдавать бабушке за свое питание столько, сколько сочтешь нужным. Сама будешь так распределять деньги, чтобы тебе хватило их на покупку самых необходимых вещей… Нечего и говорить — тебе придется тратить на себя минимальную сумму. В тот день, когда я перестану отдавать в дом свое жалованье, здесь разразится катастрофа. Твоя бабушка всегда больше любила своих сыновей, теперь она хлебнет с ними горя. — (Тут мне показалось, что Ангустиас этому рада). — В этом доме женщины лучше умели хранить честь. — Она вздохнула. — И еще — если бы сюда не пролезла Глория!
Глория, эта подколодная змея, спала, свернувшись клубком, до полудня; измученная, она стонала во сне. После обеда она показала мне синяки — прошлой ночью Хуан избил ее, — они уже начинали темнеть!
IX
Словно воронье на ветках дерева вокруг повешенного, сидели в эти дни в комнате у Ангустиас ее подруги, все в черном. Ангустиас — только она одна в семье! — отчаянно силилась сохранять хоть какие-то связи с людьми. Подруги эти еще вальсировали здесь когда-то под бабушкин рояль. Годы и превратности жизни отдалили их от дома на улице Арибау; теперь, узнав о чистой и прекрасной смерти Ангустиас, они вновь слетелись сюда. Они съехались из разных концов Барселоны; возраст придал их фигурам ту странную несоразмерность, какая бывает у подростков. Мало кто сохранился: одни распухли, другие высохли, и черты лица оказывались то слишком крупными, то слишком мелкими, как будто были фальшивые. Я забавлялась, разглядывая их. Те, что уже поседели, отличались от подруг более благообразным видом.
