Наконец Ангустиас глубоко вздохнула и посмотрела на меня обычным взглядом. Она сжала карандаш.
— Все эти дни я думала о тебе. Было время (ты только еще приехала), когда мне показалось, что мой долг заменить тебе мать. Находиться возле тебя, охранять тебя. Ты меня обманула, разочаровала меня. Я думала увидеть сиротку, тоскующую по ласке, а увидела демона непокорства, существо, которое окаменевало, едва я хотела его приласкать. Ты, девочка, была моей последней иллюзией и моим последним разочарованием. Мне остается только молиться за тебя. А ты нуждаешься в этом! Ты нуждаешься в этом!
Потом она сказала:
— Если бы я тебя взяла, когда ты была поменьше, я бы заколотила тебя до смерти.
И в ее голосе звучало такое сладострастие, что я почувствовала себя спасшейся от подлинной опасности.
Я хотела уйти, но она меня удержала.
— Не велика беда, пропустишь свои занятия. Слушай, что я тебе скажу. Две недели я просила господа послать тебе смерть или совершить чудо и спасти тебя. Скоро ты останешься одна в доме, который теперь уже совсем не тот, что был… потому что это был рай, а теперь, — тетю Ангустиас охватило пламенное вдохновение, — вместе с женой твоего дяди Хуана сюда змеей вполз грех. Она все здесь напитала ядом. Это она, только она свела с ума мою мать. Да, девочка, твоя бабушка сумасшедшая, но хуже всего то, что я уже вижу мою мать низвергнутой в адскую бездну, если только перед смертью на нее не снизойдет благодать. Андрея, твоя бабушка была святой. Благодаря ей моя молодость прошла как самый чистый сон, но теперь она помешалась. От возраста. От страданий, что выпали ей на долю в войну, — а ведь, казалось, она переносит их так мужественно! — помешалась. И еще эта женщина, ее лживая лесть совсем помутила ей разум. Только так я могу объяснить ее поступки.
— Бабушка пытается понять каждого.
(Я думала о том, как она сказала: «Не все вещи таковы, какими кажутся», — когда пыталась защищать Ангустиас… Но разве я могла отважиться сказать тете о доне Херонимо?)
— Да, девочка, да… А тебе все хорошо и так. Можно подумать, что ты в войну жила без присмотра в красной зоне, а не в монастыре у монахинь. Глории еще можно найти оправдание, а тебе в твоей страсти к независимости и непослушанию — нет. Она уличная девчонка, а тебя ведь воспитывали… и не оправдывайся тем, что ты жаждешь узнать Барселону. Барселону я тебе показала.
Я машинально взглянула на часы.
— Ты меня слушаешь все равно как шум дождя. Я это вижу. Несчастная! Жизнь тебя еще стукнет, раздавит, в порошок сотрет. Вот тогда ты меня вспомнишь!.. О! Лучше было бы убить тебя маленький, прежде чем ты выросла такой! Нечего смотреть на меня с таким изумлением… Пока ты, конечно, не сделала ничего худого. Я знаю. Но стоит мне уехать, как сделаешь… Сделаешь! Сделаешь! Ты не сможешь владеть своим телом, своей душой. Нет. Нет. Ты не сможешь. Ты ими владеть не сможешь.
