— Чем меня оскорблять, лучше бы спросил у своей жены, что она в такое время делала на улице!
Хуан, скрежеща зубами, накинулся на бабушку:
— При чем тут Глория?
— Глория, сынок, у себя в комнате… То есть это я хочу сказать, у меня в комнате. И маленький у меня. Глория вышла встретить Ангустиас, а та подумала, будто Глория куда-то идет. Просто недоразумение…
Ангустиас глядела на бабушку с яростью. Хуан возвышался над нами, как исполин. Он немедленно заорал:
— Зачем ты врешь, мама? Да будь она проклята! А ты, ведьма, чего лезешь не в свое дело? Какое тебе дело до моей жены? Кто ты такая, чтобы запрещать или разрешать ей выходить по ночам из дому, если ей хочется? Только у меня должна она спрашиваться, и только я могу ей разрешать или запрещать… Отправляйся-ка лучше к себе и не вой больше!
Ангустиас и в самом деле ушла, а Хуан стоял и дергался — словно бы прикусывал себе изнутри щеки, как он делал всегда, когда нервничал. Служанка взвизгнула от восторга — она алчно глазела из дверей своего логовища. Хуан повернулся к ней, занес уже было кулак, но рука его сразу же безвольно повисла.
Я вошла в гостиную — мою спальню, и поразилась, до чего же там пахло пылью, сыростью, плесенью. А холодно-то как! На тонком как лист матрасе, лежавшем на тахте, я только и могла, что трястись мелкой дрожью.
Едва я легла, как дверь отворилась, и вошла Ангустиас. Она охнула, наткнувшись впотьмах на мебель.
— Андрея! — громко позвала она. — Андрея!
Мне было слышно, как тяжело она дышит.
— Я здесь.
— Прости вам господи все зло, что вы мне причинили! Можно спросить, что делает твое платье в моей комнате?
Я притаилась. Было тихо, и издалека, из бабушкиной спальни, доносились голоса — там спорили.
Наконец я сказала:
— Я это время спала в твоей комнате.
Ангустиас взмахнула руками, будто падала или шарила, надеясь найти меня. Я зажмурилась, но она снова на что-то наткнулась и снова охнула:
— Прости тебе, господи, горести, которые ты мне причиняешь… Ты словно ворон. Кружит надо мной… Хочет наследство получить… а я-то еще жива.
Через прихожую донесся вопль Глории, потом громко хлопнула дверь их с Хуаном спальни. Ангустиас выпрямилась, прислушалась. Теперь как будто доносился приглушенный плач.
— Боже! С ума можно сойти! — пробормотала тетка.
И другим тоном:
— С тобой, сеньорита, я посчитаюсь завтра. Как поднимешься, ступай ко мне. Слышишь?
— Слышу.
Она захлопнула дверь и удалилась. Квартира была полна отголосков, она ворчала, как старый зверь. В комнате у служанки завыл, заскулил пес, вскрикнула, зарыдала Глория, издалека донесся плач ребенка. Все звуки смешались, потом их покрыл детский плач. Он заполнил все углы затихшей было квартиры. Я услышала, как вышел из своей комнаты Хуан и снова отправился к бабушке, теперь за сыном. Потом я услышала, как Хуан разговаривает с ребенком, как он ходит взад-вперед по прихожей, убаюкивая его. Уже не в первый раз доносились до меня кантилены, которые холодными ночами напевал своему сыну Хуан. Для сына у Хуана были в запасе ласки самые сердечные, самые нежные, почти страстные. Только один раз в две недели Глория с малышом отправлялась спать к бабушке, чтобы капризы и плач мальчика не будили Хуана, который должен был выходить из дому еще затемно; целый день он тяжело работал, оставался на сверхурочные часы и только к ночи, совсем разбитый, добирался до дому.
