Мне нравилось прогуливаться с нею по каменным галереям университета и слушать ее болтовню, думая о том, что как-нибудь я расскажу ей о мрачной жизни моего дома, которая вдруг озарялась для меня романтикой. Мне казалось, что Эне это было бы интересно и что она лучше меня поняла бы сложности моей жизни. До сих пор я, однако, не была с нею откровенна, хотя подружилась именно благодаря охватившему меня желанию выговориться. Но разговаривать и выдумывать мне всегда было трудно, и я предпочитала слушать ее болтовню: при этом у меня рождалось такое чувство, будто я чего-то ожидаю, и это меня обескураживало и в то же время казалось мне занятным. Поэтому, когда Понс оставил нас в тот день одних, я и представить себе не могла, что сладкой горечи напряженного равновесия между моими колебаниями и моим страстным стремлением к откровенности вот-вот наступит конец.
— Я сегодня выяснила, что скрипач, о котором я тебе говорила, — давно, помнишь? — не только носит твою вторую фамилию, такую редкую, но и живет, как и ты, на улице Арибау. Его зовут Роман. Он в самом деле тебе не родственник?
— Да это же мой дядя! Мне и в голову не приходило, что он настоящий музыкант. Я была уверена, что только дома и знают про его игру на скрипке.
— Но ты же видишь, что и я о нем слышала.
Я уже слегка нервничала при мысли, что Эна как-то связана с улицей Арибау. В то же время мне казалось, что меня обманули, обошли.
— Я хочу, чтобы ты познакомила меня с твоим дядей.
— Хорошо.
Мы помолчали. Я ожидала от Эны объяснений. Она, быть может, надеялась, что заговорю я. Не знаю почему, но только мне показалось совсем невозможным обсуждать теперь с моею подругой нашу странную жизнь на улице Арибау. Я подумала, что мне будет ужасно тягостно привести Эну к Роману, «знаменитому скрипачу», и прочитать разочарование и насмешку в ее глазах, лишь только она поглядит на этого неряшливого человека. Меня охватили уныние и стыд, как часто бывает в молодости: рядом с Эной, одетой в хорошо сшитое платье, вдыхая нежный запах ее волос, я особенно остро чувствовала, как плохо сидит на мне костюм, как я пропахла щелоком и простым мылом.
Эна смотрела на меня. Я почувствовала огромное облегчение оттого, что настала пора идти на занятия.
— Подожди меня у выхода, — крикнула она мне.
Я всегда сидела на последней скамейке, а ей друзья занимали место в первом ряду.
Лекцию я не слушала. Теперь я поклялась не смешивать два этих мира, которые уже отчетливо вырисовывались в моей жизни: один — мир моих легких студенческих привязанностей, другой — грязный и неуютный мир моего дома. Страстное желание поговорить о музыке Романа, о рыжеватых волосах Глории, о моей бабушке, которая впала в детство и бродит по ночам как привидение, показалось мне просто дурацким.
